Доктор Фишер в клинике Святого Бонифация ожидает курьера. Рутинные дела главврача не выходят за рамки ежедневных обязанностей: в восемь часов визит, в девять консилиум по поводу сложного случая, потом коммерческие вопросы. В одиннадцать – единственная важная встреча сегодня. Доктор Фишер не ожидает никаких сложностей, он просто уверен, что до обеда одна странная история из Албании наконец закончится. Я думаю, я чувствую на расстоянии, что ему действительно полегчает через пару минут после того, как стрелки часов замрут ненадолго на цифре одиннадцать. Однако не будем предвосхищать события. Курьер из Мюнхена должен привезти восстановленную «Гостевую книгу», дополненную именами клиентов, стертыми при пожаре. Доктор Фишер хорошо знает, что, несмотря на вчерашний промах, его четкий предпринимательский расчет может сделать загруженным его завтрашний день. Размышляя о хирурге у студеной реки, я выключаю мотор. Тишина обступает меня со всех сторон. Ветер с Альп несет опавшие листья и холод приближающейся зимы. Кожа на моем лбу и темени начинает гореть, я слегка потею и ощущаю поднимающуюся из глубины нервозность. Она похожа на крошечный пробивающийся ручеек, ищущий себе дорогу. Но я сейчас не могу поддаться ей: я не имею на это права. Дрожащими пальцами я стаскиваю с головы парик, изготовленный специально по моим меркам. Кончиками пальцев ощупываю рубцы от ожогов, они по-прежнему отчетливо ощутимы. Волосы после трансплантации растут на моей голове клочками, на отдельных островках кожи, но, вероятно, мое состояние после визита к доктору Фишеру улучшится. Уверен, что мне полегчает. Есть вещи, которые мотивируют человека двигаться дальше. Ради одной из таких я и приехал в Берн.
Я снова натягиваю парик, прежде чем выйти из машины. Без него я, скажем прямо, выгляжу не особо привлекательно. Мне не хочется, чтобы люди оборачивались при виде меня, особенно сегодня. Потом аккуратно надеваю новые очки, коробочка с красным лейблом TAG Heuer[1] летит на пол. Щупаю оправу, не могу поверить, что солнечные фильтры оказались такими темными. Теперь я все вижу в черном свете, а это нехорошо. В зеркале над приборной панелью я выгляжу гораздо лучше, чем на самом деле. Глаза закрыты черными стеклами, чернее моей совести, к черту их! Я снимаю очки, кладу их рядом с футляром. Сейчас я выгляжу вполне привлекательно. Единственное, что явно портит картину, – зеленый цвет глаз. Иуда был зеленоглазым. А вот если бы мои глаза были карими, я производил бы впечатление человека достойного, все двери были бы для меня открыты. Как раз в этом зеркало лжет больше всего. Я не тот, кем кажусь.