С самого раннего детства, как я себя помню, дома у нас были в почёте книги. Отец не упускал случая, если можно было где-то взять книжку и принести её домой. Он брал их и в избе-читальне, которая была открыта в бывшем поповском доме. Старшему моему брату Ивану, ходившему тогда в школу, охотно давали книги учителя. Книги тогда были редкостью, и дома у нас все были рады, когда появлялась новая книга. Помню, как долгими зимними вечерами собирались к нам в избу соседские мужики и наши с братом друзья-сверстники, ещё не умевшие читать, и начиналось у нас громкое чтение заинтересовавшей всех книги. Читали мы с братом по переменке, а отец разъяснял всё, что было непонятно. А самое интересное было, когда начинались оживлённые обсуждения прочитанного. Всё, что узнавали слушатели из книги, воспринималось ими как истинное происшествие. Разгорались горячие споры, словно они сами были участниками описываемых событий, или происходили эти события у них на глазах, и самым авторитетным в этих обсуждениях было мнение нашего отца. Потом говорили о том, что есть и ещё интересные книги, о которых кто-то от кого-то слышал, почти всегда вспоминали мужики о том, что в имении пана Михаевского14 было очень много книг, которые сгорели вместе с «дворянским гнездом», когда смяльчане разгромили и сожгли барскую усадьбу в 1905 году, и очень жалели те книги.
Для нас, детей, эти споры-разговоры были не менее интересны, чем то, о чём мы читали в книгах. Мы многое узнавали и многое начинали понимать совершенно по-иному, чем прежде. Все мы, младшие в семье, учились азбуке друг у друга и ещё до школы умели читать, писать и считать. Даже наша мать Марина Кондратьевна, обременённая многочисленными заботами, до того не знавшая ни одной буквы, от нас, детей своих, научилась читать по слогам. Такая наша любовь к книгам, к учёбе, очень радовала отца, и когда при встрече с ним учителя с большой похвалой отзывались о нашей учёбе, он думал о том, как бы дать хоть кому-то из нас, девяти своих детей, возможность учиться дальше после сельской школы.
Вот почему, когда он устроился на работу в пригородное хозяйство депо, он с большим удовольствием сказал, зная, что меня обрадует: «Ну, сын, теперь и ты сможешь учиться в железнодорожной семилетке».
И вот, когда в августе 1934 года в канцелярии Архаринской семилетней железнодорожной школы мне было сказано, что, может быть, я пришёл не в ту школу, потому, как в эту школу записывают только детей железнодорожников, я так заторопился, объясняя своё право на учёбу в этой школе, что у меня даже язык стал заплетаться, а женщина, сидевшая за столом, весело рассмеявшись, сказала: «Постой, постой, не торопись», – и стала задавать вопросы, требуя на них спокойных ответов. Сделав нужные записи в своих бумагах, она сказала: «Приходи 31-го числа, узнаешь, в какой класс ты будешь зачислен, но в интернате у нас места нет: там будут жить ребята с разъездов, а тебя родители пусть устроят на квартиру у кого-либо из знакомых. А теперь иди посмотри классы, где будешь учиться».