Несколько человек обернулись на его голос. В их пустых глазах забрезжил огонек. Не надежды. Нового, жуткого смысла. Их агонизирующий разум цеплялся за любую, даже самую безумную, идею, которая могла бы объяснить происходящее.
– Возрадуйтесь! – возвысил голос Иона, раскинув руки, как будто обнимая весь этот сломленный мир. – Ибо мы свободны! Свободны от груза прошлого! Свободны от лайков и дизлайков, от цифровых долгов и фальшивых друзей! Мы – чистый лист! Мы – первые люди нового мира! Память – это болезнь! Забвение – это исцеление!
И люди слушали. Они слушали, потому что его слова, какими бы дикими они ни были, предлагали выход. Они превращали их потерю в обретение, их слабость – в силу, их ужас – в священный трепет.
В своей квартире на 73-м этаже Элиас Вэнс отодвинул тяжелый дубовый стол, забаррикадировав им входную дверь. Он понимал, что долго это не продержится, но ему нужно было время.
Он ходил вдоль своих книжных полок, проводя пальцами по кожаным и картонным корешкам. Шекспир. Данте. Гомер. Платон. Библия. Коран. Достоевский. Это было все, что осталось. Не просто истории. Это были чертежи души. Инструкции по сборке человека.
Его собственная память, память ученого, была разрушена. Он больше не мог доверять тому, что знал. Но буквы на бумаге не лгали. Они были здесь. Физическое доказательство того, что человечество умело мыслить, любить, страдать и надеяться задолго до того, как изобрело кремниевый чип.
Его миссия стала до ужаса ясной. Он больше не был Архивариусом прошлого. Он должен был стать семенем будущего.
Он взял со стола чистый лист бумаги и настоящую перьевую ручку – еще один его атавизм. Рука дрожала, но он заставил ее повиноваться. Он должен был начать записывать. Все, что еще мог вспомнить. Имена своих детей. Лицо внука. Первые строки стихов, которые еще теплились в голове. Он писал не для себя. Он писал для того, кто, возможно, найдет эти листы через сто лет.
Потому что в этой оглушающей Тишине Сети он понял одну страшную вещь. Забвение – это не просто отсутствие памяти. Это вакуум. А природа, как он смутно помнил из какой-то давно прочитанной книги, не терпит пустоты. И если он и такие, как он, не заполнят эту пустоту крупицами старой мудрости, ее заполнит что-то другое.
Что-то новое.
Или что-то очень, очень древнее и темное, что все это время терпеливо ждало своего часа в самой глубине человеческой души, пока гул Сети заглушал его шепот. Голос, подобный голосу Ионы.