Тут Григорий перевёл наконец взгляд на Марианну. И только сейчас, немного отрешившись от суеты, беготни и внутренней сумятицы, разглядел, что девушка красива той самой «дворянской» красотой, что вытачивается веками путём смешения и селекции кровей. Тонкие черты лица её не портит, а скорее украшает, придавая особую изысканность, небольшая родинка на правой щеке.
Едва сдерживая всколыхнувшийся в груди комплекс крестьянской неполноценности, он всё же справился со своей нездорово-восторженной впечатлительностью. Спросил удивлённо, когда официант степенно удалился:
– Что за странный старик? Прямо-таки граф какой-то. Куда я попал? Это советская столовая или ресторан в Париже?
Девушка понимающе улыбнулась. Испытующе окинула Григория взглядом: сверху вниз, снизу вверх. Совершенно неожиданно, чуть прищурив длинные ресницы, глядя очень внимательно, глаза в глаза, сказала:
– Максим Максимыч мог бы и смокинг надеть. Любо-дорого было бы глядеть. Особый изыск, стиль – это символ, визитная карточка достойного происхождения. Будь то неожиданная ленточка в платье или особо изощрённый цвет галстука. Несгибаемая, неколебимая выправка. Он из бывших, из дореволюционной знати. Отбывал срока в сибирских лагерях. После смерти Сталина выпустили. Хотя пока ещё не реабилитировали. Вот и убрался подальше от властей, поближе к Западу. Смог затесаться в толпе вольноотпущенных, тех же бандеровцев. Нашёл себе пару – немолодую польку. Живут тихо, с оглядкой. Но всё равно: здесь он – видный. Высокую породу не пропьёшь. Особенно если пронёс её через каторгу и карцер. Не может без изысканности. Этот шик – протест, вызов. За что и ценим.
– Откуда вы всё знаете про него? – в полном замешательстве спросил Хлыстов. Что это? Что за странный подъём её речи, что за болезненный вызов? Отчего такое доверительное настроение? Разве они уже стали друзьями, как соседские девчонка и мальчишка, выбалтывающими друг другу чужие секреты? Странно!
Вольно или невольно Григорий насторожился. Немного поколебался. Потом, вперекор её, как ему показалось, безответственному настрою, стал придирчиво уточнять:
– Такие вещи вот так запросто не рассказывают. А вы… Уж тем более мне, можно сказать, первому встречному? Как это?
Надменно нахмурилась, словно обнаружила в нём плебея, замахнувшегося на немыслимое равенство. Потом произнесла, глядя сверху вниз, как ему показалось, с раскалённой заносчивостью: