«Он старый…» – попытался сказать Алексей, но Борис не дал договорить.
Плеть свистнула в воздухе и со всей силы врезалась Алексею в плечо. Боль, острая и жгучая, пронзила тело. Он вскрикнул, согнувшись.
«Старый?!» – орал Борис, брызгая слюной. «Он – собственность барона! Как и ты! И я решаю, когда он работает, а когда дохнет! Понял, тварь?!»
Вторая плеть пришлась по спине. Третья – по ногам. Алексей упал в грязь, свернувшись калачом, пытаясь защитить голову. Удары сыпались градом. Каждый приносил новую волну огненной боли. Он слышал смех подручных, хриплое дыхание Бориса, тихие всхлипы Кати где-то вдалеке.
«Вот тебе лечение, щенок! От бунтарства!» – рычал управитель, нанося удар за ударом. «Знай свое место! Ты – грязь! Ты – ничто! Твоя жизнь – копейка! Помни это!»
Наконец Борис остановился, тяжело дыша. Плеть была липкой от крови – Алексеевой крови.
«Работать!» – проревел он на всю деревню. «Все! А этого… пусть полежит. Подумает о своем поведении. И чтоб харч ему сегодня никто не давал! Поняли?!»
Крестьяне, не глядя на Алексея, покорно вернулись к работе. Глаза опущены в землю. Ни сочувствия, ни гнева. Только страх и… осуждение? Навлек беду. Высунулся. Сам виноват.
Алексей лежал лицом в грязи. Боль пылала на спине, плечах, ногах. Физическая боль была ничто по сравнению с болью душевной. Унижение. Беспомощность. Осознание полной, абсолютной ничтожности. Он был вещью. Его можно было бить, морить голодом, убить – и никто не пикнул бы. Никто.
Слезы жгли глаза, смешиваясь с грязью на лице. Но это были не только слезы боли. Это были слезы ярости. Глухой, бессильной, но чудовищной ярости. Он сжал кулаки, впиваясь пальцами в липкую холодную землю. Я не могу так жить. Мысль пронеслась, как молния, ослепляя. Я не могу!
И тут он почувствовал. Слабый, едва уловимый импульс. Тепло. Сконцентрированное в центре ладоней, там, где грязь въелась в кожу. Тепло, пытавшееся пробиться сквозь холод и боль. Магия? Тот самый мизерный дар, упомянутый в чужих воспоминаниях? Дар, который едва мог согреть руки в лютый мороз? Сейчас он был похож на крошечную искру в кромешной тьме. Ничтожный. Бесполезный.
Но он был. Его.
Алексей прижал ладони к холодной земле. Искра тепла погасла, задавленная болью и отчаянием. Но осознание осталось. Он был здесь. Он был Лексом, крепостным крестьянином. Но внутри горела чужая душа – душа Алексея, который знал, что мир может быть другим. Который не мог принять эту участь. Который только что вкусил всю горечь бесправия и возненавидел ее всеми фибрами своего существа.