И хотя взрослые называют это легкомыслием, возможно, что это и есть настоящая искренность. Та самая, которую мы так долго ищем потом, уже повзрослев. Возможно, потому что у взрослых искренность – это роскошь. Она либо вытирается жизненными потерями, как отполированный камень, либо прячется под слоями масок, чтобы не стать уязвимостью.
Взрослые, получив по носу за свою открытость, учатся строить стены, отгораживаясь толстой кожей. Они маскируют страх перед предательством насмешкой, а желание быть услышанными – молчанием. Но там, в детстве, в тени высокой сосны, где воздух пахнет свободой, искренность была как дыхание. Она просто была. И возможно, настоящая дружба никогда не умирает. Она остаётся на тех солнечных полянах, где ты смеялся до слёз с кем-то, чьё имя, может, уже и не вспомнишь, но чьё счастье в тот момент отражалось в твоих глазах.
Ветер безжалостно трепал его свежевыбритую голову, будто пытаясь лишить последних мыслей, удерживающих его здесь, наверху. Кот сидел на краю покатой крыши пятиэтажного дома. Металл под ним был холодным и шершавым, и даже сквозь ткань старых джинсов он чувствовал, как крыша давит на его худые бедра, словно напоминая: "Ты здесь лишний". Его ноги свисали в пустоту, и они слегка подрагивали, но не от страха – от холода и непримиримой внутренней борьбы.
Слезы текли по щекам, обжигая кожу, как соль на свежую рану. Он торопливо утирал их тыльной стороной руки, но они предательски продолжали литься, смешиваясь с пылью, которую ветер поднимал с крыши. На его лице застыло странное выражение – смесь обиды, ярости и решимости. Веки слегка припухли, нос краснел от холода или от рыданий, но в глазах застыл взгляд человека, который уже принял решение.
Где-то внизу, вдали от его высоко взлетевших мыслей, бубнил город: машины, чьи двигатели жужжали, как уставшие пчелы, голоса прохожих, смех, который казался глухим, словно доносился из другого мира. Но он их почти не слышал. Единственное, что било в его висках, – это собственное сердце, отдающее удары в каждую клеточку тела, словно пытаясь удержать его здесь, наверху.
Холодные ладони, стиснутые в кулаки, упирались в край крыши. Его пальцы, немного поцарапанные и покрытые пылью, судорожно хватались за металлический выступ, но в этом движении была не попытка удержаться, а скорее желание почувствовать что-то реальное, осязаемое, перед тем как пуститься в объятия пустоты.