– Если бы наши дети знали, что это суп, они бы, наверное, научились есть его с улыбкой, – хмыкнула Анна однажды, стараясь разрядить атмосферу. – Ну, или хотя бы притворяться.
Елизавета улыбнулась в ответ, хоть сердце и было тяжёлым.
– Зато он укрепляет характер, – тихо ответила она. – А характер нам теперь точно пригодится.
И в этом маленьком тёплом разговоре – между тоской и надеждой – они находили силы жить дальше.
Мальчики стали слабыми: кожа побледнела, а глаза потухли. Рахит скрутил их маленькие ножки, словно кто-то невидимый пытался сломать хрупкие веточки в самом начале весны. Елизавета бессильно наблюдала, как болезнь пожирает их силы, не зная, как помочь малышам. Она смотрела на них и молила небо, чтобы утром они просто проснулись.
Единственным светлым пятном была её дочь Анастасия – крепкая и жизнерадостная, как маленькое солнышко, мерцающее среди ночной тьмы. Она старалась помочь матери, насколько могла – что-то подавала, укрывала братьев, а иногда просто садилась рядом и молчала. Детское молчание в такие моменты было страшнее всего – в нём пряталась вся невысказанная тревога.
Каждый день Елизавета ждала вестей от Михаила. Она слушала тишину, словно она вдруг могла прорезаться знакомым голосом, но письма не приходили. Безответная тишина разъедала её сердце, превращая надежду в мучительное ожидание. Неделя сменяла неделю, и из почтового ящика выпадал лишь холодный ветер.
Холод становился врагом. Сквозняки пробирались в дом, обдирая стены и дыхание. Пол был ледяным, босые ножки детей сжимались в судороге, а руки, тонкие, как сучки, тянулись к пустым тарелкам.
По ночам она просыпалась от кошмаров, где Михаил лежал бездыханным на холодной земле, и в её горле пересыхал крик. Но утром, глядя на детей, она находила силы дышать и бороться дальше – ради них, ради маленькой жизни, что всё ещё пульсировала в их доме.
Она выходила ночью во двор и вглядывалась в небо. Искала среди звёзд его взгляд, его голос. Воздух пах гарью и сыростью. Где-то за холмами грохотали взрывы, и каждый звук отзывался в её груди, как удар молота.
– Жив ли ты, Мишенька? – думала она, прижав к груди тряпичную куклу Анастасии. – Почему ни строчки? Ни слова? Даже «привет» с ошибкой было бы достаточно…
И вдруг в сердце прорезалась память – как луч сквозь тьму, тёплая, живая.