Я поставила последнюю коробку у входной двери и медленно, с усилием, выпрямилась. Каждый позвонок отозвался тупой, ноющей болью, будто в позвоночник всыпали битого стекла. Спина ныла от сгибания, от тяжести коробок, от вещей – и, наверное, от жизни тоже. Когда ты больше двадцати лет хранишь всё в себе, тело рано или поздно начинает жаловаться. Громко, настойчиво, без права на апелляцию.
В комнате пахло пылью, лекарствами и чем-то невидимым, неосязаемым – тенью того, что было. Затхлый аромат времени. Здесь я жила почти тридцать лет. Провела рукой по стене, где раньше висела наша свадебная фотография. Обои под ней были светлее, как бледный шрам на коже. Здесь я плакала в подушку, когда дети впервые ушли в школу, и дом вдруг показался оглушительно пустым. Здесь сидела на кухне, обнимая остывшую кружку с чаем, когда муж сказал, что «нам надо сделать паузу», и эта пауза растянулась на вечность. Здесь, у этого самого окна, я слышала по ночам мамины голосовые – короткие, сбивчивые, полные страха и одиночества:
– Аннушка, у меня снова давление… Не приезжай, я справлюсь… Просто поговори со мной.
И я говорила. С её голосом в телефоне, с её тенью в своей квартире.
Теперь здесь было пусто. Не просто пусто – выпотрошено.
Книги – упакованы. Фотографии – спрятаны в ту самую коробку у двери. Молчаливая тумбочка, свидетельница бессонных ночей, – продана на «Авито» молодой паре, которая радовалась «отличному состоянию». Я провела пальцем по подоконнику – слой пыли. В углу, на паркете, остался след от ножки кресла, в котором я проверяла уроки.
Я взяла сумку, обернулась – на миг. Не потому что хотела, а потому что надо. Последний взгляд – как прощание с человеком, которого ты любила до судорог, но который тебя предал. Эта квартира была таким человеком. Она хранила мои секреты, но она же и держала меня в плену.
На улице пахло весной и дорожной пылью. Запах надежды и прошлого, смешанный в одном вдохе.
Я заказала такси до вокзала. Водитель, мужчина средних лет с уставшими глазами, был молчалив, и слава богу. Я не умела легко говорить в такие дни – даже с самой собой. Слова застревали в горле, как ком непролитых слёз. Мы ехали мимо знакомых улиц, которые вдруг стали чужими. Мимо парка, где я гуляла с коляской. Мимо школы, из которой забирала заплаканную Леру. Всё это было кадрами из чужого кино.