Пока ехали, в голове свинцовым маятником качались два вопроса: зачем я это делаю? И что я там найду?
Ответов не было. Только образ дома в деревне – серого, вросшего в землю, с покосившимся крыльцом. Пахнущего полынью, валидолом и сыростью. Дом, в котором я не была больше десяти лет. Дом, где умерла мама. После похорон я сбежала оттуда так быстро, будто за мной гнались призраки. А теперь – возвращалась к ним добровольно. Я решила: останусь там на время. Чтобы собраться. Чтобы подышать. Чтобы услышать себя – если она там ещё осталась.
На вокзале было шумно, как внутри растревоженного улья. Люди спешили, суетились, кричали в телефоны, обнимались, ждали. Я стояла отдельно, за невидимым стеклом, наблюдая за этим бурлением жизни, к которому больше не имела отношения. Мой поезд был через двадцать минут, но внутри всё уже уехало – далеко, в звенящую пустоту.
В кафе у кассы женщина моего возраста спорила с дочкой-подростком – громко, резко, с красными пятнами на щеках.
– Я же просила тебя! Почему ты меня никогда не слышишь?!
Я смотрела на них – и вспоминала, как мы с Лерой ругались из-за тех же пустяков. Из-за джинсов, из-за накрашенных глаз, из-за меня. Из-за моего вечного «надо» и её оглушительного «не хочу».
Сейчас мы не ругались. Мы почти не говорили. Наш последний разговор – вчерашний, по телефону. Короткий, как удар хлыста.
– Мам, ты правда поехала туда жить? – в её голосе был холод и недоумение.
– На время.
– А смысл? У тебя здесь квартира, внуки, мы.
Я прикрыла глаза, вспоминая свои пальцы, сжимающие телефонную трубку.
– Я просто устала, Лер.
– От нас? – вопрос был брошен, как камень.
– Нет. От себя. От той себя, которая жила рядом с вами.
Она молчала. И это молчание было громче любого крика. Я – тоже молчала.
Поезд качался, как убаюкивающий зверь. За окном мелькали деревья с набухшими почками, редкие дома с дымком из труб, пересохшие чёрные поля. Весна была ещё неровной, рваной: снег в тенистых оврагах, грязь на просёлочных дорогах, и воробьи, орущие с крыш с отчаянной, почти истеричной радостью.
Я достала из сумки новый блокнот и ручку. Открыла на первой странице. Рука дрожала, но я написала:
«Я не знаю, зачем я еду. Знаю только, что здесь, в привычной жизни, оставаться – значит умереть. Медленно, незаметно, под одеялом из чужих «надо» и «должна». А там, может быть… будет тишина. И, возможно, эта тишина скажет мне что-то важное. Или хотя бы позволит услышать собственный голос.»