Алексей почувствовал неловкость. Может, старик заблудился во времени? Или просто чудак? Он снова попытался углубиться в книгу, но ощущение не проходило. Взгляд, как буравчик, сверлил его.
Внезапно старик заговорил. Голос его был сухим, хрипловатым, но неожиданно четким и громким в тишине вагона, перекрывая стук колес.
– Молодой человек! – Он произнес это резко, почти повелительно. Алексей вздрогнул. – Скажите, пожалуйста, который сейчас час? – Пауза. Старик пристально смотрел ему в глаза, словно ждал не ответа, а приговора. – Точный!
Алексей, сбитый с толку, машинально взглянул на свои наручные часы – простые, надежные, подарок отца на выпускной.
– Двадцать три семнадцать, – ответил он, стараясь говорить вежливо, но чувствуя раздражение от такого вторжения в его усталое уединение.
Реакция старика была мгновенной и пугающей. Его напряженное лицо вдруг исказилось гримасой глубокого, почти физического облегчения. Он резко откинулся на спинку сиденья, выпустив воздух, которого, казалось, не замечал, как затаил. Глаза на мгновение закрылись. Пальцы перестали стучать. Он прошептал что-то, похожее на: «Слава Богу… Значит, еще не…» Словно избежал неминуемой катастрофы, отодвинул ее на шаг.
Алексей невольно заинтересовался. Кто этот человек? Почему несколько минут времени вызывают у него такую бурю эмоций?
– Вам так важно точное время? – спросил Алексей, стараясь звучать нейтрально.
Старик открыл глаза. Теперь в них, помимо усталости, читалась настороженность. Он оглянулся по сторонам, проверяя, не слушает ли кто, – жест, доведенный до автоматизма долгими годами жизни в условиях строжайшей секретности.
– Я… Николай Игнатьевич, – представился он скупо, не протягивая руки. – Пенсионер. Инженер. – Он кивнул на книгу Алексея. – Физика… Интересная вещь. Ваша книга. – Он произнес это так, словно говорил не о науке, а о чем-то живом и опасном. – Опасная вещь.
– Опасная? – Алексей не понял. – Теория относительности? Или атомный проект?
Николай Игнатьевич горько усмехнулся. Звук был похож на сухой треск.
– Атомная бомба? Детские игрушки. – Он махнул рукой с таким презрением, что Алексей невольно насторожился. Старик наклонился чуть вперед, понизив голос до шепота, который все равно резал тишину вагона. Его глаза, эти странные, нездешние глаза, снова загорелись тем же лихорадочным огнем. – Время, молодой человек. Вот что по-настоящему страшно. Оно… – Он искал слово, его взгляд снова скользнул в темноту за окном, где мелькали отблески вагонных огней. – Оно не линия. Не стрела. Оно… бурлящий поток. Или бездонная яма. И шутить с ним… – Николай Игнатьевич содрогнулся всем телом, будто от внезапного холода. – Есть вещи, о которых в ваших книжках не пишут. Страшнее атомной бомбы. На порядки страшнее.