– Может, хватит? – прошептал он в гнетущую тишину, глядя на серый пепел, олицетворявший его надежды. – Может, пора наконец признать? Признать себе, что ты не писатель. Что все это – самообман слабого человека, цепляющегося за соломинку… – Мысль висела тяжелым, удушающим камнем на шее. Лицо его, освещенное угасающим пламенем в пепельнице-черепе, стало похоже на маску отчаяния с потухшими, мертвыми глазами. В них не было слез, только пустота глубже пропасти.
Громкий, настойчивый, властный стук в дверь врезался в тишину, заставив Роберта вздрогнуть всем телом, как от удара током. Сердце екнуло. Он открыл, ощущая ледяное, всепоглощающее опустошение где-то глубоко внутри, в самой сердцевине. На пороге стояла девушка-курьер. Яркая, живая, словно солнечный зайчик, заблудившийся в его сером, безрадостном мире. Ее глаза сияли незамутненной энергией.
– Здравствуйте! – звонко, как колокольчик, произнесла она, жизнерадостно улыбаясь и протягивая руку для рукопожатия. Ее уверенность была обжигающей.
– Доброе утро, – глухо, как из подземелья, ответил Роберт, автоматически, словно робот, доставая из кармана халата смятую пачку сигарет и зажигая вторую за утро. Дрожащее пламя зажигалки осветило его осунувшееся лицо. Девушка, поймав его отсутствующий, потухший взгляд и ощутив ледяную волну его отчуждения, неловко опустила протянутую руку. Улыбка на миг дрогнула.
– Я из издательства «Эпилог». Вам письмо, – продолжала она, с усилием сохраняя улыбку, но в глазах мелькнуло легкое замешательство, тень тревоги. Она протянула плотный, дорогой на ощупь белый конверт с четким, стильным логотипом.
– Мне? – голос Роберта сорвался на хрип, он подавился едким дымом. Неожиданность ударила, как обухом по голове. Кровь отхлынула от лица. – Спасибо… – выдавил он, машинально, почти не видя, беря конверт. Пальцы его дрожали.
Девушка, бросив быстрый, оценивающий взгляд на его помятый, засаленный халат, на пепельницу-череп с дымящимся пеплом его сожженных надежд, поспешно ретировалась: – До свидания! – Дверь захлопнулась с гулким эхом. Роберт не заметил ее ухода. Весь его мир, вся вселенная, сузились до одного этого конверта в его дрожащих, неверующих руках. Бумага казалась невероятно тяжелой, живой.