Видимо, сегодня мама окончательно пожалела, что вовремя не сделала аборт. Ниточка губ стала еще тоньше, еще белее: бури не миновать.
– Идиотка! Ты кто такая, чтобы требовать у Бога то, что он не хочет давать?? Ты кем себя возомнила?? – мамина ладонь со всей силы стукнула об стол, задев тарелку. Перевернувшись в воздухе, тарелка брызнула острыми осколками, остатками пирога с картофельной начинкой. – Не дал Бог здоровья – мужем вон занимайся! А ты как допустил этот беспредел? – напустилась она на некстати вспомнившегося зятя. – Умный же мужчина! Позорище!
Олег резко вскочил, его стул с грохотом опрокинулся назад.
– То есть, по-вашему, бесплодие менее стыдно, чем экошный ребенок?
Даша слушала их крики, разглядывая пирог вперемешку с осколками у своих ног.
Это все, что осталось от ее надежды.
Даша медленно поднялась из-за стола.
– Олег, оставь, давай уедем домой, – сказала она тихо, но так, что даже бабушка прервала молитву. – Я привыкла справляться одна, без них. И сейчас справлюсь.
В сенях она застегнула пуховик ставшими непослушными пальцами и ее голос задрожал:
– Женщина может быть счастлива, даже если для них это дико. Может.
Ни звука не раздалось в ответ: мать и бабушка сделали вид, что не расслышали.
Или предпочли не слышать.
Самое страшное – не возможный гнев Бога и не критика других людей. Страшно, когда родные руки, что должны благословлять, сжимаются в кулаки, а их присутствие оборачивается штыками, направленными в твое сердце.
Когда за свое счастье приходится платить их слезами.
Пелагея Михайлова (Кручинская), 1947
Снежинки, кружась, опускались на подставленную ладошку девчушки. Ее юркий язычок подхватывал их еще на подлете: зверек, живущий в желудке, сегодня был особенно зол. Вокруг – поле повернутых к небу ладошек. Все в одинаковых грубых варежках, слишком широких, будто сшитых для кого-то другого. Поле одинаково голодных глаз. Поле безмолвного ожидания.
– Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое… – слова скупо, по штуке вырывались из побелевших губ девочки. Ладонь инстинктивно прижималась к груди – туда, где еще недавно грел подаренный папой крестик. Ни крестика, ни папы.
– Хватит! – губы обжег удар, но девочка не дрогнула. – Сколько раз повторять, забудь эту дурь! Твой поп-родитель – предатель, и тебе, его дочери, придется исчезнуть. Советская страна сделает из тебя приличного человека.