– Прыгай, что же ты встала? Прыгай, если у тебя хватит смелости!
Позже, когда я спросил Пуговку, почему она не прыгнула тогда, она засмеялась:
– Если бы я туда сиганула, то никто не стал бы потом пить воду из этого колодца.
Небо потемнело, мы с мамой пошли в сторону деревни. Мы молчали, каждый из нас думал о своем. Смерть Хуар была тихой, словно она боялась кого-то потревожить. Яркая, печальная и непонятная смерть. И снова я вспомнил веревку, свисавшую с дерева, и красную хлопчатобумажную куртку Хуар. Я подумал о свежем могильном холмике у канала, который весной следующего года покроется травой, а позже там распустятся жалкие пучки мелких желтых цветов. При мысли о светлячках, летающих в траве летом, а затем о ноябрьских дождях, которые омоют могильный холмик, я вдруг испытал грусть, которая долго меня не отпускала, и подумал, что жизнь можно оборвать когда угодно, что она тонка, как нить, и не имеет никакого смысла.
Мое неприятие брака объясняется двумя причинами: во-первых, если мужчина женится на девушке из другой местности, то молодые не видят друг друга до свадьбы, и, значит, брак становится авантюрой, вызывающей страх; во-вторых, что касается лично меня, я замыслил побег из Финикового сада, мечтая покинуть эту захолустную горную деревню, и свадьба, несомненно, пошатнула бы мою решимость. Однако все мои возражения не заставили мать пойти на компромисс – напротив, она ускорила заключение брака. Моя мать из тех, кто требует беспрекословного подчинения, любое непослушание и сопротивление сурово наказывается. Отец прожил с ней всю жизнь, но, к сожалению, слишком поздно понял эту особенность ее характера.
Когда к главным воротам подносили паланкин с невестой, я вышел встречать ее, как велела мать. Но тут мне вдруг приспичило отлучиться по большой нужде, да так, что я не мог терпеть. Пришлось бежать в рощу на околице, однако когда я присел там, у меня ничего не получилось. Монах Цзюцзинь каждые несколько минут приходил поторопить меня.
– Давай уже, паланкин прибыл в деревню!
В этот момент я услышал, как в воздухе взрываются петарды, и запах серы и бумажных фитилей ручейком просочился в рощу. Монах нетерпеливо топтался на опушке, но я сознательно медлил, тщетно пытаясь в последний раз пойти наперекор воле матери.