С миссис Роджерс вышло совсем просто. Элизабет пошла к ней на следующий день после визита матери Деверелла. Немолодая хозяйка шляпного салона внимательно выслушала рассказ девушки. Немногословная и строгая, она внушала трепет своим подчинённым, но в душе была совершенно незлым человеком. Когда Элизабет замолчала, миссис Роджерс ненадолго задумывалась, взвешивая слова Лиззи и прикидывая её ценность, как модистки.
– Значит, вы хотите оставить наш салон мисс Сиддал, чтобы стать натурщицей, – наконец, произнесла она, – не боитесь остаться ни с чем?
– Конечно, я очень волнуюсь, не буду скрывать, – призналась Элизабет, – но я просто не могу упускать такую возможность.
– Признаюсь, мне не по душе ваша затея. К тому же, покупатели хвалят вашу работу, я же высоко ценю ваши навыки, усердие и внимательность. Вы точно решили уйти?
– Да, – твёрдо ответила девушка.
– Я так и предполагала. Но поскольку вы – хорошая работница, предлагаю следующее: не отказывайтесь пока от этого места. Приходите поработать в свободное время. Я пока не буду искать другую модистку. Посмотрите, понравится ли вам работа натурщицей, и если вдруг захотите вернуться, – миссис Роджерс улыбнулась, – я оставлю вам это место.
Элизабет просияла. Всё складывалось наилучшим образом. И, выходя от миссис Роджерс, она поспешила в храм, где долго и горячо благодарила Бога за неожиданные милости, вдруг посыпавшиеся на неё, как из рога изобилия.
Через несколько дней после визита миссис Деверелл, Элизабет пришло письмо от её сына. Художник приглашал свою натурщицу на первую совместную работу.
Как волновалась молодая девушка, проснувшись ещё засветло! Как долго пыталась непослушными пальцами завязать тесёмки на своей шляпке! Уолтер Деверелл жил в нескольких кварталах от Элизабет, и она решила не брать кэб. Странное дело – теперь лабиринты знакомых улиц воспринимались совершенно по-другому. Элизабет шла, в волнении предвкушая что-то новое, и на всех лицах она пыталась найти отсвет трепетного ожидания, пронизывающего всё её существо. Нищенка, кормившая грудью прямо на улице, казалась девушке воплощением новозаветной Мадонны, а юноша с девушкой, ласково прощающиеся у дверей – современными Ромео и Джульеттой.
Немного поплутав, она подошла к указанному дому. Дверь открыл сам художник. Он выглядел немного рассеянным.