И тогда боль вернулась.
Не та, огненная, что рвала меня при превращении в зверя. Хуже. Ледяная. Как миллион игл, вонзающихся одновременно под кожу, в мышцы, в самую сердцевину костей. Я скулила – жалкий, визгливый звук, недостойный огромного волка, каким я была секунду назад.
– Белла! – голос Джейкоба. Грубый, человеческий.
Я упала на бок. Асфальт жгло шерсть. Мир закружился – запахи (пыль, кровь, сосна, Джейкоб) стали резкими, невыносимыми. Мои кости… Боги, мои кости! Они не ломались. Они… сдвигались. Скраб, хруст, скрежет суставов, встающих на свои – старые, человеческие – места.
Это было похоже на то, как будто меня выворачивают наизнанку.
Хрусть-хрусть-СКРЕЕЕЕЕТ.
Позвоночник. Он сжимался, укорачивался, заставляя меня выгнуться в немой агонии. Ребра вдавливались внутрь, сжимая легкие. Я задыхалась. Челюсть… она не просто уменьшалась. Она ломала себя обратно, клыки втягиваясь в десны, которые горели огнем.
– Держись! Я здесь! – руки Джейкоба. Теплые. Человеческие. Они легли на мой горячий, дергающийся в конвульсиях бок. Шерсть под его пальцами таяла, как снег под солнцем, обнажая липкую, окровавленную кожу.
Я зажмурилась. Не хотела видеть. Не хотела чувствовать, как мое мощное тело, только что сбившее вампира, сжимается, слабеет, становится… хрупким. Ее хрупким. Хрупким, как тот сосуд, что разбил Эдвард.
Чудовище.
Его слово эхом отдалось в черепе. Но теперь оно не ранило. Оно обжигало стыдом.
Конвульсия выгнула меня дугой. Кости бедер со скрежетом вправлялись в таз. Пальцы на лапах… они ломались, укорачивались, когти втягивались в плоть с ощущением вырывающихся ногтей. Я закричала. Голос был хриплым, надорванным, человеческим.
И вдруг… тишина.
Боль отступила, сменившись леденящей дрожью. Я лежала на холодном асфальте. Голая. В луже собственной крови, слизи и чего-то темного, маслянистого – остатков моей звериной сущности. Я дышала. Мелко. Часто. Каждый вдох резал сведенные мышцы груди.
– Белл? – шепот Джейкоба был очень близко. Он снял свою рваную фланелевую рубашку (она пахла бензином, потом и ним) и осторожно, так осторожно, накрыл меня. Ткань жгла кожу, как наждак.
Я открыла глаза.
Мир был… размытым. Тусклым. Запахи приглушенными. Я больше не чувствовала сердцебиение мыши в трех милях. Не слышала шелест листьев за полверсты. Оглушительная тишина. Как будто я оглохла. Ослепла. Отрезана от мира, который только что чувствовала каждой клеткой.