Следы привычек, от которых осталась только мышечная память: закурить, сжать руль, ударить по стене.
Он разжал пальцы.
Они были пусты. Пусты, как сердце, отдавшее всё – и не получившее ничего взамен.
В ванной зеркало покрыто испариной. Воды он не включал. Просто здесь – влажно от воспоминаний. Он провёл по стеклу ладонью – и сразу пожалел.
Из мутного пятна на него смотрел мужчина, у которого под глазами тени бессонницы, а в уголках губ – безмолвный отказ от жизни.
Он узнал этого человека.
Тот самый, которого она разучилась любить.
Он сбежал от отражения.
На кухне – свет. Резкий, беспощадный. Он включил чайник. Не потому, что хотел чаю – просто в этом доме что-то должно шуметь. Хоть что-то.
Он порылся в шкафу и нашёл её чашку – с кленовым листом и трещинкой у края. Его палец машинально скользнул по излому.
Раньше он держался за неё, как за реликвию.
Сегодня – поставил обратно.
Взял белую.
Простую.
Невинную, как лист, на котором ещё ничего не написано.
Пока чайник закипал, он подошёл к письменному столу.
Осторожно, как будто боялся разбудить дом. Там – блокнот. Не его. Её. На одной из страниц – строчка, знакомая до боли:
«Она ушла не потому, что я был плохим.
А потому что я стал ненужным.»
Он захлопнул блокнот. Гул в ушах. Слишком честно. Слишком рано. Он вернулся на кухню. Сел. Смотрел в пар над чашкой. Руки дрожали. Сегодня он впервые проговорился. Разрушил бетон молчания, в котором хоронил свои чувства. Теперь он уязвим.
Он вспомнил Леру.
Не лицо – голос. Интонацию.
«Вы не тень. Вы просто потеряли свет.»
Фраза вспыхнула в нём, как искра на дне угольного мешка.
Он подошёл к окну. За стеклом дождь стучал ритмично, как чужое сердце. Не было ни боли, ни облегчения – только странное, тёплое ощущение чего-то возможного. Может быть, впервые за всё это время он начал чувствовать. Не скорбь. Не страх. А саму возможность перемен.