Ты мне свои губы подарила
язык и полуночную песню поэзии,
вплетя в неё листву и дождь.
Лишь ты рассказала о начале дел
земли, её державы мощь,
о схороненной связки стрел, —
о том, что поведала тебе листва.
Я видел, как, впадая в океан,
цветя и множась ты бухты, рукава вила
и о кровавом прошлом рассказала нам.
Мать тайных самородков – профицит,
покрывал твои ресницы кровью!
Горящий чернотою антрацит
был снега оборотной стороною.
Ванадий обращался в дождевые спицы,
чтобы войти под золотые своды,
а висмут плёл целебные косицы
в метеоритную лозу, в сапфиров катакомбы.
Солдатик, спящий на плато,
в своём из олова мундире,
но медь вершит разбой уже не тот
в потустороннем, тёмном мире.
Колумбия, не знаешь ты нюансов жизни,
затаившихся в утёсах напастей,
золотоносная жила отчизны
притягивала хищных династий.
Спала ты, каменная суть свершений —
гиблая слеза глухого дома,
сирена дремлющих артерий,
ночная змейка, белладонна.
Умчался я циклоном и с отчаянием,
поднимаясь в рубиновых лозах,
но немел навеки изваянием
нитрата на безжизненных песках.
Люди из воздуха и валунов, потомки из глины сосудами были.
Луна перемолола цвет и корень, замешивая плоть в карибы.
Вот двинулись островитяне, неся букеты и венки
из серноватистых ракушек, трубя в тритония завитки.
Тараумара подняли клинки, кремнем и кровью огонь высекали
и заново из лучшей глины распалённые плоды они зачинали.
Фазаньей пышностью слепя и округляясь божествами,
ацтекские жрецы спускались по тесанным ступеням храма.
Уже возвышалась пирамида – агония, вихрь и гранит,
как громовое эхо, катилась кровь из ритуальных плит,
но тысячи людей оберегали ростки грядущих урожаев,
вплетая радужные перья, солнце мира они изображали.
Грохот Чечена по майской сельве постепенно рос и нарастал,
люди возвели геометрические соты, а разум в тайне угрожал
основам, укреплённым кровью, – подтачивая небеса,
неся целебные травы и врезая в камень письмена.
Весь юг был золотистым чудом.
Мачу-Пикчу – райские врата, высокие безлюдья,
людская воля разрушала гнёзда птиц порой,
хватая зёрна изрезанной ледником рукой.
Встречая утро, Куско проступал твердыней башен и хранилищ злака,
и мыслящим цветением земли был тот народ сверкающего мрака,
в чьих пальцах аметистовый венец неисповедимо трепетал.
Побег из горного маиса с земляных террас вставал,