В Чанчунь я прибыла ночью двенадцатого ноября. Дыхание уже превращалось в белый пар, но снег ещё не шёл. В отличие от прошлого года, когда я приехала с пустыми руками, теперь у меня было четыре чемодана, а вокзал кишел солдатами – не до носильщиков. Пробравшись сквозь ряды японских военных с блестящими штыками, я наконец оказалась в полутемном зале ожидания. Тут были киоски, обменник и чайная. Потягивая пятисентовый лимонный чай, я размышляла о предстоящем долгом и неясном пути.
«Недавно одного сотрудника ЮМЖД между Харбином и Чанчунем вытащили из поезда – до сих пор не нашли», «Говорят, консула в Цицикаре зверски убили» – такие разговоры я слышала в поезде по пути из Шэньяна. Везде только и разговоров, что о войне, но меня это как-то не задевало. В конце концов, умереть можно где угодно – с этой странной решимостью я несколько раз выходила на перрон, перетаскивала чемоданы в зал и рассеянно разглядывала витрины. В прошлом году здесь продавали потрёпанные открытки с актрисами Курисимой Сумико и Такао Мицуко, но теперь их не было – лишь острое чувство одиночества в чужом краю.
Здесь мне очень помог сотрудник «Джапан Турист» – китаец, и от этого было как-то неловко. Я наивно поверила его словам «хотя бы на этом участке стоит ехать вторым классом» и поменяла билет на спальное место второго класса между Чанчунем и Харбином. Было тревожно, но я почему-то восхищалась: «Деньги всё-таки дают свои преимущества».
«Если запереть изнутри вот так, всё будет в порядке», – молодой китаец-клерк несколько раз показал, как работает замок. Отсюда обслуживают русские проводники, которые рады чаевым в японской твердой валюте. Заперев дверь со словами «ну вот и хорошо», я переоделась в пижаму, и вдруг почувствовала звон в ушах, будто оказалась в горах. Наверное, от непривычной тишины. От поезда до перрона было довольно далеко. Когда состав тронулся, китаец-проводник пришёл заправлять постель. Он сходил на следующей станции, поэтому, когда он застилал постель, я положила ему на поднос от чашки мелкую монетку. Мне говорили, что можно и не давать, но он был так учтив, что не дать было невозможно.