Просто я чуть другая.
Не больная. Не «ненормальная» в смысле испорченной. Инакая. Как операционная система, которая не совместима с популярным софтом «Радостная Социальная Жизнь 2.0». Как радиоприемник, настроенный на частоту, которую большинство не слышит – частоту тревоги, перегрузки, слишком острого восприятия каждой щели в этом несовершенном мире.
Он кладет последнюю карточку. Улыбается снова. Эта бумажная улыбка. «Спасибо. Мы продолжим на следующей неделе. Будет полезно поговорить глубже».
Я киваю. Механически. Глубже? В какую глубину? В ту, где живет мое нежелание быть разобранной на части? В ту, где звучит музыка, которую он назвал бы «агрессивной» и «деструктивной», не поняв, что это единственный язык, на котором моя душа может кричать?
Я встаю. Ноги ватные. На спине – холодный пот под слоем ткани. Он протягивает визитку. «Запишитесь на прием у секретаря».
«Запишусь,» – говорю я. Голос звучит чужим, плоским. Я беру визитку. Не смотрю на нее. Она – пропуск в еще одну попытку впихнуть меня в прокрустово ложе «нормальности».
Выхожу в коридор. Шум, запахи, люди – все обрушивается с новой силой. Я натягиваю капюшон глубже, как щит. Чуть другая. Это не оправдание. Это факт. Как цвет глаз. Как отпечатки пальцев. И никакие черно-белые картинки не изменят того, что я вижу мир в слишком резком, слишком болезненном, слишком реальном цвете. Они хотят найти «что не так». А «не так» – только их попытка заставить меня видеть иначе. Или притворяться. А я устала притворяться. Даже перед человеком с аккуратной улыбкой и папкой черно-белых иллюзий.
15 июня. Вторник. 02:47.
Проснулась от резкого толчка где-то под ребрами. Не звук. Не свет. Чувство. Как будто в темноте комнаты кто-то выдохнул ледяное облако. Сердце колотится, ладони липкие. Остаток сна – расплывчатый, но жуткий: черно-белые картинки оживали, сползали со стола психолога, обвиваясь вокруг ног, как холодные щупальца. А его глаза… все те же, сканирующие, ищущие.
И в голове – мысль, чужая и навязчивая: «А мне… нравится этот психолог?»
Это бред. Сразу. Однозначно. Невозможно. Он же – часть системы. Часть этого плана «починить», «нормализовать». Его аккуратная улыбка, его папка с кляксами-ловушками… Нет. Нет и нет.
Но чувство не уходит. Как заноза. Тихое, назойливое: «Он слушал. По-настоящему. Не перебивал. Не говорил „не драматизируй“ или „возьми себя в руки“. Его глаза… не осуждали.»