Козлов внимательно слушал дальше, дорисовывая себе картину и сопоставляя – и точно со стороны увидел: вот он, точно ныряльщик, набрав воздуха побольше, устремляется в самую глубину воспоминаний, уперевшись лбом в руль, в сложенные на привычной, знакомой до последней царапинки оплетке руки. Как музыка сперва еще текла в уши, заставляя все ярче и точнее вспоминать – и нет, не вспоминать. Видеть заново.
Все то, что Женя «вспомнил» – этого ничего не было в его жизни. Острое осознание, что никакого Хасана, никакой кетской бабки-квели, и никаких богатырей-гроз, перекидывающихся копьем-молнией, в его жизни не существовало, вдруг резануло его неподдельным, острым горем, неожиданным и равно чуждым. Или же нет, не чуждым? Как можно горевать по тому, чего нет и не было? И сейчас Женя окончательно осознал: он бесповоротно запутался в том, что в его памяти настоящее, а что – не очень, и от этого стало особенно жутко. Ни слова ни вымолвить об этом ужасе, ни переспросить он так и не смог. Поэтому только, разлепив губы, хрипловато поинтересовался:
– Хорошо, а долго я… так?
Грегори вместо ответа только махнул рукой в сторону наливающегося красками заката. Мол, ну оцени. Пару часов точно.
Женька, встряхнувшись, огляделся и снова присвистнул. Наваждение словно испугалось свиста, отпустило – в голове чуть прояснилось, и Женя взял себя в руки. Ну, насколько вышло – Козлов подозревал, что далеко не так хорошо, как ему бы хотелось.
– Только вот в чем беда – я сам не понял, когда успело пройти столько времени. Казалось, ну, минут двадцать ты зависал, иногда бормоча что-то – даже иногда, прикинь, связное. Мол, а не бросить ли все к чертям, а не поехать ли в Кетск, туда, где детство прошло – а то жизнь так вся и пройдет неведомо зачем… тут-то я и вспомнил, что ты до этого в разговоре бросил: мол, понятия не имею я, что за Кетск такой, где-то за Томском, наверное, я ж даром, что из Сибири, а знаю ее не настолько хорошо, как хотел бы. То есть как так – спросил я тогда себя: то знать не знает, то – поехать? В общем, еще сколько-то времени прошло, не так много, казалось. И пока я, поняв, что дело не особенно чисто, возился с дат… э, по сторонам все поглядывал да тебя дозваться пытался, как-то враз вечер наступил. Такие дела.
– Возился-то вот с этой, что ли, штукой? – Женька, вернув себе большую часть самообладания, наконец кивнул на мозолящую глаза с самого начала разговора штуковину на приборке – что-то вроде старенького пейджера, точно так же по-пейджеровски изредка попискивающую, въедливо-резко, короткими трелями. Это вообще что за фиговина?