Мы с Малышом дотащились до зимовья к ночи. Целую неделю от зимовья до зимовья мы проверяли ловушки на пушных зверьков, пройдя порядка 100 километров, добрались до центрального, шестого зимовья, откуда ушли неделю назад. Малыш – это кобель, которого я вырастил из «недоразумения» с рукавичку величиной, до красивого, стройного, умного кобеля-лайки. Взаимопонимание между нами было полное; единственное, чего я не смог добиться, несмотря на многолетнюю дрессировку Малыша – он ни разу не ответил мне на интересующие меня вопросы, а только взглядом выражал свое отношение к моим действиям.
Усталость давала о себе знать и, натопив печку, приготовив чай и некорыстный ужин, утолив свой голод и жажду, со спокойной душой мы улеглись на отдых, каждый на свое место, я на нары с теплой постелью, а Малыш в сенях на подстилке.
Добытую за неделю пушнину я повесил в сенях, чтобы на следующий день, день отдыха, оттаять её в зимовье и обработать. С вечера мороз усилился, и я был рад, что мы вовремя добрались до зимовья, где можно отдохнуть, привести в порядок оружие и снаряжение, и подготовиться к походу на следующий круг проверок. Прогноз подтвердился, и утром градусник показал минус 35 градусов. Этот мороз не трагедия, но время позволяло переждать его 1—2 дня, так как такой необходимости в срочной проверке капканов не было.
Утро было ясным и солнечным. В лесу стояла тишина, не слышно было ни дятлов, ни поползней, которые в другое время всегда давали знать о том, что жизнь продолжается, своей возней и стукотком. Малыш, свернувшись клубком в сенях, поднял голову, посмотрел на меня, и я понял, что никакого желания куда-либо идти у него нет.
Я быстро, в одних плавках, побежал к ключу, что находился метрах в 20 от зимовья и никогда не замерзал, вылил на себя два ведра воды, рявкнул так, что тайга вздрогнула, и помчался в зимовье, уже натопленное, чтобы обтереться, одеться и чувствовать себя бодрым и энергичным на весь день. Я это, по глупости, делаю с 1977 года и не жалею. И вдруг я остановился на полпути к зимовью. Эту первозданную тишину пронзил крик, даже трудно назвать это криком – это был стон, четкий и ясный, который доносился сверху. Этот крик пронзил меня своей безысходностью, трагичностью и мольбой настолько, что я, несмотря на куржак на голове, озноб от купания, оцепенел и не двигался с места. Подняв голову, я увидел, что высоко, метров 100 над зимовьем кружил ворон и равномерно, с одинаковым интервалом повторял и повторял свой крик.