На экране нейронная карта вспыхнула ярче. Тонкие линии стали стягиваться, формируя сложные, постоянно меняющиеся узоры – визуализация процесса, который должен был поймать неуловимое: личность. Мысль, память, чувство – все это сводилось к электрическим импульсам, химическим реакциям, паттернам связей. Математика души.
Олег Петров наблюдал за происходящим через толстое смотровое окно. Он стоял неподвижно, руки в карманах дорогого, но слегка помятого пиджака. Лицо его было маской спокойствия, вылепленной годами ответственности и публичных выступлений. Но глаза – темные, глубоко посаженные – выдавали внутреннее напряжение. В них читалось не только горе по умирающему учителю, но и тревожное ожидание. Он знал эту процедуру до мельчайших деталей, сам писал алгоритмы. И все же… всегда оставалось «все же». Непредвиденные переменные. Неизученные эффекты. Как поведет себя сознание в момент экстраполяции за пределы биологической оболочки? Станет ли копия истинным продолжением? Или лишь бледной тенью, зеркальным отражением, лишенным… чего-то неуловимого?
На койке тело Волынского вздрогнуло. Глаза внезапно открылись – широко, испуганно, уставившись в безликую потолочную панель. В них не было узнавания, только чистая, животная паника перед Неизвестным.
«Показатели скачут!» – тревожно прозвучал голос оператора. – «Нейрохимический шторм в гиппокампе и префронтальной коре!»
«Стабилизируйте!» – резко бросил Олег, шагнув ближе к стеклу. Его суставы побелели от сжатых в карманах кулаков.
Тело Волынского выгнулось в немом крике. Мониторы залились алыми предупреждениями. На большом экране нейронная карта превратилась в хаотичный вихрь светящихся точек, бурлящий и неистовый, как галактика в агонии. Аппарат громче загудел, пытаясь усмирить бурю, поймать ускользающую сущность.
И вдруг… все стихло. Тело обмякло, окончательно и бесповоротно. Предсмертный спазм. Агония закончилась. На экране жизненных показателей протяжно зазвучал монотонный сигнал – плоская линия. Смерть.
Но на экране нейронной карты хаос не прекратился. Он… изменился. Вихрь точек замедлился, стал упорядочиваться, формируя нечто новое. Не прежний индивидуальный узор, а нечто более сложное, фрактальное, пугающе чуждое. Словно миллионы крошечных искр пытались слиться в одно большое, холодное пламя.