А был в этом мире ещё один уголок. Тайный, особенный. В самой большой комнате, в «красном углу», висели иконы. Тёмные доски, с которых строго и печально смотрели незнакомые лики. Перед ними всегда теплилась маленькая лампадка. Её огонёк был не похож на солнечный свет – он не плясал, не играл, а горел ровно, спокойно, будто о чём-то думал.
Это был мир бабушки Ани. Она жила с ними и большую часть дня проводила молча, сидя на своей кровати с вязанием или перебирая чётки. Но иногда вечерами она подводила Серёжу к иконам и начинала рассказывать. Голос у неё был тихий, но ясный и твёрдый.
– А вот это, внучек, Николай Угодник, – шептала она, и её сухой палец указывал на образ седовласого старца. – Он по морю плавал, моряков спасал. Всем помощник. А это – Георгий Победоносец. Видишь, на коне, копьём змея побивает? Это он зло побеждает. Всякое зло, какое на свете есть. А вот эта… – бабушка на мгновение замолкала, и её лицо становилось необычайно светлым. – Это Сама Матушка Заступница. Царица Небесная. Она всех нас жалеет. И тебя, непоседу, тоже.
Серёжа смотрел на тёмные лики, на ровный огонёк лампадки, слушал бабушкин шёпот и ничего не понимал. Это было сложнее, чем починить забор. Это было таинственнее, чем заноза. Кто эти люди? Почему они смотрят так, будто знают про него всё-всё, даже про ту землянику, которую он съел, не поделившись?
Вечером, когда дом уже засыпал, убаюканный стрекотом сверчков, Серёжа лежал в своей кроватке у окна. Он смотрел на тёмно-синее, бархатное небо, усыпанное миллиардами звёзд. Его мир, который днём начинался со скрипа калитки и умещался в границах их деревенского двора, ночью становился безграничным. И там, в этой безграничной высоте, ему чудились те же строгие и любящие глаза, что и на иконах в красном углу.
И маленькое сердце трепетало от непонятного, но очень сильного чувства. От чувства, что за этим видимым миром – с яблонями, шмелями и отцовскими руками – есть другой мир. Огромный, таинственный и очень-очень важный. И ему отчаянно хотелось когда-нибудь заглянуть за его порог. Но как это сделать, он ещё не знал. Он просто лежал, смотрел на звёзды, и его душа, как подсолнух, медленно, неосознанно поворачивалась к далёкому, невидимому свету.