Плохо было то, что Милочкины родители жили в этом же доме и всё, что случилось, случилось здесь, а не где‐то на другой улице. Опять собрали собрание. Выступила баба Маша. Поклонилась собранию и говорит: «Мужики, Вам решать, но негоже девке с дитём здеся проживать. Степан мужик партейный. Девка ему не родныя. Дитё у ей. Она Степану на што? Изведёть Степан девку, ох, изведёть! Окаянный! Пущай к той бабе идёть. Ить она бездетныя. Заместо детишкоф ей будуть».
На том и порешили.
Больше я Милочку не видела. Из дворовых разговоров знала, что Елена Аркадьевна оказалась прекрасной матерью и детей любила как своих.
Дом жил своей жизнью. Со Степаном Никаноровичем никто не общался. Мужчины руки ему не подавали. Дюжая бабка Василиса не упускала случая преградить Степану дорогу. Она вставала перед ним и кричала на весь двор: «Убивец! Лиходей! Анчихрист! Погоди, придёт твой судный час! Помрёшь ты смертию чёрныю!»
И ведь права оказалась! Во времена перестройки пламенный партиец никому не был нужен. В своё время Степан Никанорович окончил Центральную партийную школу и мог руководить строительством коммунизма. Но коммунизм больше не строили, а строили Храмы и ездили туда замаливать грехи. Пенсию никто никому не платил и на что жил пламенный партиец… кто ж его знает, на что. Степан очень быстро опустился. Из видного мужчины превратился в неряшливого старика, ненавидящего всех и вся. Наши коммуналки стали расселять. Новые жильцы делали невиданные доселе ремонты, жили на широкую ногу, сорили деньгами и не уважали власть. Степан начал воровать. Когда‐то Степан Никанорович был шофёром. Он без труда открывал иномарки и выгребал из них всё! А потом Степан исчез. И опять весь дом взбудоражила тринадцатая квартира.
С утра нагрянула милиция. Послали за понятыми. Вызвались бабка Василиса и её муж – тщедушный мужичонка, который очень уважал свою жену. Дверь открыли. Степан Никанорович лежал на кровати, привязанный за руки и за ноги. Лицо было чёрным. Изо рта свисал синий язык, распухший до страшных размеров. На шее его болтались детские розовые колготки… Не проронив ни слова, не отдав дань покойному, люди стали расходиться. Кто хоронил Степана Никаноровича, я не знаю. Но на девятый и сороковой день дом его не поминал. Не простили Степану Милочку. Нет, не простили!