И самое главное – тени.
Они всё ещё были здесь. Только теперь не просто стояли.
Они улыбались.
Их лица, прежде размытые и пустые, теперь обрели рты. Но эти рты были неестественными, широкими, натянутыми, как у манекенов или у безумцев, у которых улыбка застывает не от радости, а от ломки рассудка. Зубы – слишком ровные, слишком белые. И вся эта армия безмолвных, разлагающихся лиц улыбалась ему.
Энтони понял, что сидит за пианино. Его руки лежали на клавишах. Пальцы слегка дрожали, как будто сами помнили, что делать. Он хотел встать – но мышцы будто одеревенели. Тело не слушалось, как во сне.
И тогда он почувствовал прикосновение.
Холодные руки легли ему на плечи. Медленно. С нежностью палача. Он не повернул головы – он знал, кто за его спиной.
Женщина из зеркала.
Её голос не прозвучал – он запульсировал в его голове, как тихий органный аккорд, уходящий в череп:
– Ты почти готов…
– Остался один акт…
– И они будут свободны.
Энтони судорожно выдохнул. Его голос сорвался в шёпот:
– Кто "они"?! Что это значит?!
Он почувствовал, как пальцы женщины сжали его плечи чуть сильнее. Её дыхание скользнуло вдоль шеи, ледяное, как зимний ветер.
– Они – те, кто давно ждали.
– Те, кто остались в тени.
– Их голоса были забыты.
– Но ты – ты услышал их.
– Ты открыл дверь.
Он вскочил, стул с грохотом отлетел назад. Партитура соскользнула с подставки, закружилась в воздухе и упала на пол, как раненая птица.
– Я не буду заканчивать это! – закричал он, голос хрипел от напряжения. – Я не хочу! Я не должен! Это безумие!
Тени зашевелились.
Их тела дрожали, как дым в безветрии. Они начали вытягиваться, будто реагируя на его отказ. И всё же они продолжали улыбаться, их рты стали шире, злее. Улыбка – как наказание.
Из толпы медленно вышел один из них – мужчина в цилиндре. Его лицо было серым, глаза пустыми, а руки слишком длинными. Он протянул ладонь вперёд.
– Мы уже внутри тебя… – произнёс он беззвучно. Но Энтони слышал. Внутри. Не ушами – костями.
Музыка снова начала звучать.
Но не в комнате. В голове.
Каждая нота вспыхивала перед глазами – как удар молота.
Каждый аккорд бил по нервам.
Звуки были острыми, как лезвия, как будто они прорезали ткань реальности. Он видел вспышки – белые, алые, зелёные – за веками. Видел, как мир рвётся под напором звука.
Он прижал руки к голове.