В зеркале – пусто. Только он. Один. Но ощущение… не ушло. Оно осталось.
Энтони медленно опустил руки. Они дрожали. Пот заливал лоб. Всё внутри него вопило: сожги эти ноты. Сейчас же.
Но он только сидел. Смотрел в зеркало. И знал: что бы он ни сделал… эта мелодия уже прозвучала.
И она не должна была звучать.
Глава 3. Они возвращаются
На следующий день мир словно продолжал играть в ту же тональность.
Дождь всё так же стучал по крыше, как метроном, отсчитывающий что-то тревожное. С каждым ударом капель по стеклу Энтони чувствовал, что время здесь стало другим – не линейным, а зацикленным, как проигрываемая по кругу пластинка, застрявшая на одной жуткой мелодии.
Он проснулся резко, будто кто-то толкнул его изнутри.
Тело покрылось липким потом. В ушах – отголоски той самой мелодии. Он не мог вспомнить, что ему снилось, но внутри – стойкое чувство: он не был один.
Комната встретила его тишиной. Глухой и вязкой, как воздух в склепе. Пахло… чем-то странным. Старой бумагой. Гарью. И металлом. Он сел на постели и сразу увидел это.
На письменном столе лежала партитура. Новая. Но – старая.
Очень старая.
Та же жёлтая, пересушенная временем бумага. Та же обожжённая окантовка. Те же нечеловеческие символы, что и на первой. Завитки, сплетения, странные изгибы букв – будто язык, созданный не для глаз, а для памяти теней.
Он замер.
Он не приносил её домой. Он был уверен. Он оставил ту папку в ящике. Он даже запер её. Закрыл, как страшную сказку, которую больше не хочешь перечитывать.
Но ноты – были здесь.
Как будто они сами нашли его.
Энтони встал, будто под чьим-то незримым взглядом. Он чувствовал: его действия больше не подчиняются воле. Его тянуло вперёд. К пианино.
Он сел. Не сопротивляясь. Как будто в нём больше не было силы сказать «нет».
И начал играть.
Он даже не взглянул на ноты. Музыка уже звучала в его голове. Как будто она всегда там была – просто спала. Его пальцы двигались легко, механически. Каждое нажатие клавиши – словно команда. Приказ. Открыть. Разбудить. Позвать.
Мелодия была… искажённой. Тревожной. Сначала тихой, как дыхание, а потом – нарастающей, будто из глубин поднимается что-то, чему слишком долго не позволяли говорить.
И тогда началось.
Из углов комнаты – самых тёмных, самых неприметных – начали шевелиться тени. Сначала плавно. Колеблющиеся, как дым. Но с каждой секундой они становились плотнее. Осязаемее. И холод заполнил комнату. Он струился от пола, леденил позвоночник. Воздух стал тяжёлым, как будто каждое дыхание – это чья-то отдушина.