Энтони играл. Не мог остановиться.
Одна из теней вытянулась, как будто сделала шаг вперёд. И из её нутра, словно из глубин забвения, вышел человек.
Высокий. Одетый в старинный костюм, почти истлевший. Лицо обмотано бинтами, будто после пожара. Там, где должны быть глаза, зияли две тёмные дыры, из которых не исходило света. Только пустота.
Он наклонился ближе, будто обнюхивая Энтони.
– Ты должен закончить симфонию, – прохрипел он. Его голос звучал, как скрежет старых дверей в подземелье.
Энтони вскочил, отшатнулся, сбивая ноты на пол.
– Что? Зачем?! – закричал он, в панике отползая к стене.
Но музыка не прекратилась.
Пальцы… они всё ещё двигались. По клавишам. Без его воли. Как если бы руки больше не принадлежали ему. Он смотрел на них с ужасом, как на отдельные сущности, которые знали, что делать. Знали лучше его.
И тогда – в комнате появились голоса.
Не громкие. Тихие. Но тысячи. Они шептали. Говорили разом. На разных языках, в разных ритмах. Молитвы. Угрозы. Песни. Плач. Слова, которые нельзя было разобрать, но которые чувствовались.
Энтони закрыл уши. Бесполезно. Шёпот был внутри. В голове. В позвоночнике.
И тогда зеркало снова затуманилось.
Как в первый вечер.
И из тумана вышла она.
Та самая женщина. Волосы – спутанные, как тина. Лицо – по-прежнему без черт, как маска. Только теперь глаза были. Или что-то, что могло быть глазами. Чёрные, как масляные пятна, без блика, без зрачков. Без дна.
Она смотрела на него – сквозь.
– Они хотят выйти, – прошептала она. Её голос звучал как скрип. Как старая плёнка, перемотанная до дыр.
– Помоги им…
Всё стало ясно. Ужасно, кристально ясно.
Эти ноты – это ключ.
Каждая мелодия –код.
Каждый аккорд – вызов.
Он играет не просто музыку. Он открывает. Он освобождает.
Он играет Симфонию для безмолвных теней.
И они ждут финала.
Глава 4. Запертый в музыке
Энтони захлопнул крышку пианино с такой силой, что та едва не прищемила ему пальцы. Щелчок крышки прозвучал, как выстрел в тишине, и будто отозвался глухим эхом по комнате. Он тяжело дышал, словно вынырнул из глубины, где слишком долго задерживал дыхание.
Сердце колотилось в груди, как будто стремилось вырваться наружу. Он сделал шаг назад, глядя на инструмент так, как смотрят на дикого зверя, сжавшегося перед прыжком. Пианино – его любимый, знакомый с детства друг – теперь стало чем-то чужим. Оно дышало. Оно ждало.