Дашка – это подруга. У которой, к тридцати трём годам, обожаемый муж-подкаблучник и двое детей.
Савушкин давит, поймав мой настрой:
– Или ты притворялась, чтобы только понравиться мне?
А я вспоминаю фильм «Экипаж». Не ту несусветную муть, которую сняли недавно. А тот, старый фильм. Где стюардесса Тамара сказала герою Филатову: «Как же ты не понимаешь? Ведь всем женщинам нужно одно».
Вспоминаю себя двадцатишестилетнюю. Влюблённую по уши в Ромку! Да я бы сказала тогда, что угодно, лишь бы его получить. Но верила, дура, что время изменит его нерушимые взгляды. О том, что «брак – это зло». И «зачем вмешивать в свои отношения государство»? О том, что «дети – обуза». Зачем «портить наш гармоничный союз»?
– Юлааа, ну, Юлаа, ну скажи что-нибудь? – вопрошает, присев передо мной на корточки. А глаза голубые, как небо! С надеждой глядят на меня.
Он берёт мои руки в свои:
– Ведь нам хорошо вместе, да?
Я киваю, боясь, что расплачусь.
– Ну, а чё? – произносит. И в этом коротком «а чё?» я отчётливо слышу: «А чё тебе надо?».
Мне надо всё сразу! Фату и фотографа. Кольцо, не в пупок, а на палец. Ребёнка с такими глазами, как у него.
Я вдруг так явственно вижу себя с малышом на руках. И становится больно! Отняв свои руки, бросаю короткое ёмкое слово. И в нём заключается суть:
– Всё.
Вот и всё. Он встаёт и уходит на кухню. Там долго и яростно делает чай. Я кидаю в распахнутый «рот» чемодана обновку. Дорогое бельё. Покупала для Ромки. Хотела его соблазнить! Вынимаю. Решаю оставить на память. Зачем мне такое теперь?
По марту не скажешь, что он из весенних. Слякоть и грязь под ногами. Слякоть и грязь на душе! А я с чемоданом и клеткой стою, жду такси. Попугай с «редким» именем Кеша, наш общий питомец, шуршит в глубине, под завесой из ткани. С трудом умудрилась его отобрать.
– Юль, вообще-то это я покупал Иннокентия! – воспрепятствовал Ромик.
– Вообще-то, ты мне его подарил, – напомнила я.
Какаду изумительно редкого цвета. Я назвала его «брызги шампанского». А когда он болтает, на макушке вздымает большой гребешок.
– Но я тоже к нему привык! – нахохлился Савушкин. Отчего стал и сам походить на пернатого.
Знаю я, чем его покорил Иннокентий! Ромка долго учил его фразе. А после – гордился, когда попугай наконец-то пропел:
– Ррома хорроший! – и так всякий раз.