Сбегал в безлюдное раньше Коломенское, там хорошо думалось. А долгая прогулка в людском потоке потоке вдоль течения Москвы-реки по набережной от Воробьевых гор через Нескучный сад, через кипучий людный Парк Горького, через Вернисаж на Крымском валу до самого Кремля всегда наполняла энергией молодости. Если не спалось – даже гулял вокруг Кремля. Он знал наизусть историю каждой его башни. В последнее время столь близкий родной город стал становиться чужим. Пройти дворами как раньше уже нельзя – чужая собственность. Милые сердцу виды сменили доминанты, хоть глаза закрывай чтобы не видеть этих вставных челюстей – небоскребов. Вызывающие восторг могучие раскидистые тополя уступили место сирым и убогим полуживым деревцам, выстроившимся пешками вдоль похожих друг на друга зданий. В местах вроде одичавшего от торговли Арбата он старался не бывать вовсе. Аненков помнил свою Москву – город в лесу, сохранившийся точно таким лишь в районе Тимирязевской Академии. Самозабвенно снимал все городские виды и репортажи фотоаппаратом, планшетом, и телефоном. Вспоминал законы композиции, искал ракурсы, ловил свет и интересные детали.
Сергей полистал фото, сделанные на телефон: «Похоже, Львович, ты так прощался с Москвой». Открыл телефонную книгу. Вот студенты групп, в которых дочитывал лекции. Решил оставить. Вот две сестры из соседней лаборатории. Всегда с радостью составляли компанию сходить на обед и поили кофе. Надежде, библиотекарю, профессор позвонил. Вроде как по делу, сказать, что изданную на свои монографию он принес, ее можно почитать в зале, а потом развезло. Видимо, так криво говорил о желанном увольнении и о том, что мол всю жизнь мечтал заниматься искусством, что заставил Надю плакать. Врал местами безбожно, очень не хотел быть побежденным, но не чувствовал сил для противостояния. А ведь надеялся, что она потом всем расскажет, что вот, какой Аненков у нас разносторонний оригинал. А она умеет излагать, да такие краски подберет, что даже недруги будут с удовольствием пересказывать ее байки.
Под стук колёс и звон ложек об подстаканники, неизменный во все известные ему времена, перед мысленным взором профессора представали забытые моменты его жизни. Проявлялось непроявленные фотопленки, осознавались, чтобы справиться с тем, что уже не изменишь и изменить то, что пока живо. Страшно тянуло в сон. Львовича подвело то, что он привык бороться с бессонницей с помощью аудиозаписи звука поезда. Он часто засыпал мечтая в поездке. «И вот теперь я в поезде и мечтаю о прошлом» – подумал он.