За окном уже стемнело. Что было ещë не обсуждено в предыдущие встречи, всплывало сейчас.
– … Самое непонятное для меня было мое имя, – вдруг решила поделится Ася, – Слишком непонятное и не подходящие, длинное. Настей я себя не чувствовала. Неуместное рядом со мной. И я каждый раз оборачивалась с удивлением, если кто-то звал меня так. И, наверное, поэтому с детства меня все называли Асей. Это было понятно. Но я всегда, как будто оправдывалась за этот выбор. Объясняя сначала своим учителям в школе, что – я просто Ася. Даже Ася Александровна звучит куда естественнее. И вот, когда я впервые вошла в кабинет изостудии, увидела семерых детей у мольбертов, у меня в голове опять возник этот самый вопрос: кем быть? Анастасией Александровной? Или просто Асей? Но тут же вспомнились слова директора, она сказала всего пару дней назад, что так нельзя, просто по имени. И я произнесла: “Здравствуйте. Я Ася Александровна. Мы с вами будем изучать композицию и писать то, что видим вокруг, чтобы быстрее познакомиться, предлагаю начать писать. Да, обратите внимание – писать. Художники, пишут свои картины. А мы теперь с вами настоящие художники. Посмотрите на натюрморт, который я вам сегодня приготовила. Синий куб. Достаем гуашь и лист бумаги. Я помогу вам закрепить их с помощью кнопки на мольберте”. И говоря все это, я ходила между рядами деревянных мольбертов. Установленных так, чтобы каждому юному художнику была видна композиция из куба, который лежал на белой ткани. Я так нервничала в первый день работы, устанавливала мольберты только час. Старалась говорить спокойно, но, наверное, говорила еле слышно, подозревала, что никто на второе занятие не придет.
А вот сегодня, по правде сказать, был ужасный случай, дети пишут, а тут врывается мама Ксюши, самой маленькой и говорит с разбегу: “У меня отец заслуженный художник России, мама тоже художник, я пишу, вся семья художники, а мой ребенок каракули какие-то у вас рисует. Почему вы не учите еë? Чем вы вообще тут занимаетесь?”, – и вырвав с мольберта рисунок, потрясла ещë немного перед собой… лист был мокрый от краски, она уже хотела сдернуть с табурета и дочку. Я напоминаю, что уже говорила: ей всего четыре года, она ещё слишком мала для занятий. А она отвечает: “Я в три рисовала и ничего, не умеете писать, так ещё других учите. Не будем больше к вам ходить”. Так и было. Я до сих пор в непонимание происходящего, наверное, я что-то должна была ответить ей. Пришлось ещë детей переключать с этой ужасной сцены, так неловко было.