К сожалению, в детском доме мне пришлось много чего пережить.
Серые, чужие стены казённого учреждения, так и не стали мне родным домом. Я отлично помнил лица всех моих воспитателей, в каждом из которых я с надеждой искал маму, но, естественно, тщетно. Помнил гул детских голосов и глаза таких же несчастных ребят, которым пришлось слишком рано повзрослеть. Одним из них был Сашка – мальчик с ожогом на щеке. Он редко разговаривал, но как-то раз, когда местные задиры разбили его очки, он прошептал мне: «Лучше бы я сгорел тогда вместе с родителями». И эти слова прожгли меня, как раскалённое железо. Я долго о них думал, об этом мальчике и о том, как мы все похожи. У нас были разные истории, но в наших душах кипели идентичные чувства: обида, злость, одиночество.
Я усердно старался заглушить эти эмоции, пытался убедить себя, что ещё есть надежда. Я мечтал о семье, наивно верил, что однажды за мной придут, обнимут и скажут: «Не бойся. Всё хорошо. Ты дома.» Но шло время, а мечта оставалась лишь мечтой.
Я был один. Одинок до мозга костей. И из-за этого я чувствовал себя неполноценным, брошенным, не нужным. Даже в толпе, я всё равно был один. Это неприятное, колющее чувство преследовало меня постоянно. Мне казалось, что одиночество останется со мной навсегда, как неизлечимая болезнь, от которой нет лекарства. Казалось, что такое уже не исправить и не изменить…
В общем, я рос с чёткой мыслью о собственной никчёмности… Я был молчаливым, слабым, закрытым, ни с кем особо не дружил. Негласно числился в рядах изгоев, над которыми, время от времени, любили поиздеваться ребята постарше, называвшие себя «главными». Для них это было своеобразным развлечением, демонстрацией силы и власти, ну а для нас, и конкретно для меня – это были минуты позора и унижений, которые каждый из нас переживал по-разному. Кто-то плакал, кто-то терпел сквозь зубы, а кто-то нелепо переводил всё в шутку, хотя веселого в издевательствах было мало, точнее вообще не было.
И всё же мы молчали. Я молчал…
Жаловаться было опасно и бесполезно. Руководство детского дома закрывало глаза, на так называемые «шалости детей», а воспитатели особо не вникали в проблемы подопечных, относились к нам в первую очередь, как к работе, и уже потом, как к сиротам. Если речь не шла о смерти или серьёзных увечьях, то на синяки и ссадины попусту не обращали внимание. Мол, дети, что с них взять. И даже в тех немногих случаях, когда кто-то начинал задавать вопросы, мы сами продолжали упорно молчать, скрывая правду и выгораживая виновных. Жаловаться было не принято. Ведь стать ябедой означало стать главной мишенью для каждодневных издевательств, а желающих занять этот пост среди нас не было.