Одесса, консерватория, январь 1941 года
Ледяной ветер с моря скользил по заиндевевшим окнам консерватории, оставляя причудливые узоры на стеклах. В коридорах пахло дезинфекцией, дешевым табаком и воском натертых паркетов. Мария, закутавшись в старенький шерстяной платок, торопливо перебирала ноты в своем изношенном портфеле. Сегодня у нее был экзамен по сольфеджио, а в кармане всего две карточки на хлеб до конца месяца.
– Марийка, замерзла?
Она вздрогнула. За ее спиной стоял Яша Борейко, высокий, в потрепанном, но аккуратно заштопанном пальто, с контрабасом за спиной. Его карие глаза смеялись, а щеки горели румянцем от мороза. В руке он держал что-то, завернутое в газету.
– Яша, мне некогда…
– Знаю, знаю, экзамен. – Он перехватил ее портфель, не дав возразить. – Но сначала согрейся.
Развернув газету, он протянул ей половинку замерзшего мандарина.
Мария ахнула. Цитрусовые в январе 1941-го были неслыханной роскошью.
– Откуда?!
– Моряки греческие в порту менялись. – Он хитро подмигнул. – Контрабас – не только для музыки хорош. Иногда и для… переговоров.
Она хотела отказаться, но аромат мандарина пересилил гордость. Кисло-сладкий вкус взорвался на языке, напомнив о довоенных зимах, когда такие вещи не были чудом.
– Яша, это же опасно…
– Для тебя – нет. – Он вдруг стал серьезен. – Ты же знаешь, что я…
Громкий кашель из-за угла прервал его. По коридору шел завуч по идеологии, товарищ Руденко, с папкой под мышкой. Яша мгновенно сунул остатки мандарина в карман, приняв безобидное выражение лица.
– Товарищ Стержицкая, Борейко, не задерживайтесь в коридорах!
– Так точно, товарищ преподаватель! – бодро ответил Яша, щелкнув каблуками.
Когда Руденко удалился, он вытащил из внутреннего кармана еще один мандарин, целый.
– Это тебе. Спрячь. И… – он наклонился ближе, – в субботу в филармонии играют Шопена. У меня билеты. Пойдешь?
Мария покраснела.
– Яша, мы не можем…
– Можем. – Он вдруг взял ее руку, на мгновение. – Пока играет музыка – можем. Давай послушаем Шопена, а?
Его пальцы были теплыми, несмотря на мороз за окнами.
Вальс и запретный джаз
Снег кружился за высокими окнами филармонии, оседая на плечах прохожих. Мария ежилась в своем единственном приличном платье – синем шерстяном, перешитом из тети Сариного. В руках она сжимала программку с золотым тиснением: "Шопен. Ноктюрны. Солистка – заслуженная артистка УССР".