Но в этот раз менять внешность мне не придется. Оказывается, мой русский антураж был как нельзя кстати в свете моей вновь открывшейся восточной биографии. Ведь именно благодаря – а скорее вопреки – своей очевидной национальной принадлежности меня начали преследовать коварные узбекские власти.
С любопытством, подогреваемым заплаченными мной стами евро, я внимала подробности своей новой биографии.
Я родилась в Самарканде у вполне русских родителей, которые – как действительно нередко случалось в те времена – прибыли туда с просторов необъятного Советского Союза по распределению в восьмидесятых. Они, как водится, там познакомились, поженились, родили девочку. Назвали Юлей – ну или как-нибудь иначе, это мне еще предстояло придумать. История более чем реалистичная, и таких историй из братских государств наверняка было много. Советские программы распределения поженили не одну пару. И здесь не могло быть никаких вопросов. Такое могло случиться, ничего фантастического не было, поэтому пока ничего меня не смущало. Не должно было смутить и шведские власти.
Владимир остановил повествование, внимательно взглянул на меня и предложил мне изменить имя. Естественно, если сдаешься с липовой историей, то не под своими паспортными данными. Я побоялась менять имя, подумав, что новой фамилии будет достаточно. Но Владимиру я обещала подумать. Ему мои будущие имена, фамилии, явки и пароли точно ни к чему.
Мы продолжали. Росла советская девочка в красивом и жарком городе Узбекистана, ни слова при этом ни ферштейн по-узбекски. Появлялся следующий закономерный вопрос. Как же так может быть, Володя?
– Вы жили русской общиной, ходила ты в русскую школу, и вообще узбеков почти и не видела до подросткового периода, – разрулил все мой наставник.
«Допустим», – я с любопытством слушала невероятные детали моей биографии. Я подросла и начала дружить с довольно радикально настроенной молодежью. Они были против режима Ислама Каримова – на тот момент президента Узбекистана. Наглые детки выражали недовольство его тоталитарным режимом правления и тем, что русские притеснялись. Очевидно, потому что в то время у детей еще не было телефонов. Примкнув к неправильным друзьям, я стала частью оппозиционного движения. В рамках которого мы собирались небольшими компаниями, обсуждая смелые антиправительственные идеи. Так-то наши сборища были мирными, имели место только листовки, плакаты и легкая агитация. Никто никуда не выходил, не скандировал и даже ничего не поджигал.