Его родители хотели, чтобы он стал священником, чтобы вывести его из народа, а он вернулся в народ. И вернулся страстно. Смотрел на страдания с каким-то страшным возбуждением. Из священника он стал философом, а из философа – бойцом.
Ему было запрещено любить Бога, Иисуса Христа, проповедовать, и он начал ненавидеть. Ненавидел Сталина, коммунизм, ненавидел настоящее. Сильными криками он взывал к будущему – он предчувствовал его, заранее видел, догадывался, что оно будет величественным, что церковь вновь вернётся в Россию с триумфом. Он понимал, что жалкую человеческую нищету должно положить конец чем-то, что одновременно станет освобождением России и возвращением церкви на сцену. Он издали боготворил катастрофы.
Эта катастрофа наступила в 1941 году и застала его готовым. Илия полностью посвятил себя этой огромной задаче. Разум не знает сострадания. Он пережил славные революционные годы и ощутил потрясения всех этих вихрей. Видел, как разрастается революция, октябрьские дни 1917-го, гибель Романовых, конец феодального строя. И хотя он уже был почти стар – ему было шестьдесят, а священник стареет быстрее других, – он начал расти.
Пришествие нового врага на его землю, который безжалостно убивал и разрушал всё на своём пути, пробудило в нём пыл помочь своему народу в борьбе за свободу. Из месяца в месяц он наблюдал, как разворачиваются события, и с каждым месяцем он становился всё больше.
Поначалу он боялся, что немцы отступят, изучал их тактику, и чем страшнее она была, тем спокойнее он становился. Он хотел, чтобы Церковь, увенчанная звёздами будущего, как и Иконы святых, а прежде всего Икона Казанской Богородицы, стала щитом, который спасёт Россию от гибели. Хотел, чтобы её божественная сила при необходимости поразила злых духов адскими молниями и вернула им ужас за ужас.
Митрополит Илия был из тех людей, которые имеют и слушают свой внутренний голос. Он всё знал – и в то же время ничего не знал. Он был слепо уверен, как стрела, которая видит только цель и летит к ней. На войне нет ничего страшнее прямой линии. Илия шёл прямо.
Он глубоко вдохнул воздух ещё раз и вошёл в церковь. Спустившись в катакомбы под храмом со свечой в руке, он пошёл по извилистому коридору. Коридор, к удивлению, был сухим и пах скошенным сеном. В конце коридора он открыл дверь и оказался в пустой каменной комнате, в левом углу которой ярко сияла, ослепительным светом, Казанская Икона Богородицы. Он перекрестился при входе, подошёл к иконе, трижды перекрестился, поцеловал её и опустился перед ней на колени со сложенными в молитве руками. Тишина была гробовой, ни один звук с земли не достигал этого места. Слышался только его тихий голос, отражавшийся от каменных стен: