Наконец, Зоряна сдавленно вскрикнула и отдернула руку, как от укуса змеи. Она отшатнулась от дерева, споткнулась и едва не упала, словно от физического удара.
Ее глаза были широко распахнуты, но смотрели они не на них, а куда-то за грань видимого мира. И в их глубине плескался не просто страх, а тот самый холодный, потусторонний, нечеловеческий ужас, который она там увидела. На ее кончиках пальцев, державшихся так близко к руне, проступили четыре черных пятна, похожих на следы от ожога морозом.
– Я видела, – выдохнула она, и ее голос дрогнул, надломился. – Я видела его руку. Нечеловеческую. Сотканную из сгустившегося мрака и застывшего холода. Ее пальцы – как осколки вечной ночи…
Она замолчала, судорожно глотая воздух.
– И я слышала… – прошептала она, глядя прямо в душу Ратибору. – Я слышала смех. Беззвучный. Он гремел у меня в черепе. Холодный смех, полный не веселья, а безграничного, древнего презрения ко всему живому.
Они отъехали на несколько верст от проклятой топи, пока смрад не стал просто дурным воспоминанием, а не физическим присутствием. Всеслав, матерясь себе под нос, развел жаркий, высокий костер, словно пытался этим огнем отогнать не только ночной холод, но и тот липкий, внутренний мороз, что принес с собой вечер. Ночь опустилась на лес, как бархатный погребальный саван – тяжелая, безлунная и беззвездная. Тишина была неестественной, словно весь лес затаил дыхание, боясь привлечь к себе внимание чего-то, что еще бродило во тьме. Лишь громкий треск сухих сосновых поленьев нарушал это мертвое безмолвие.
Они сидели в маленьком, пульсирующем кругу света, который выхватывал их из абсолютной тьмы. Всеслав, усевшись на поваленное дерево, молча, с какой-то яростной методичностью точил свою огромную секиру. Звук стали, скользящей по мокрому бруску – вжик-вжик, вжик-вжик – был единственным монотонным, успокаивающим ритмом в этой оглохшей ночи.
Зоряна сидела, закутавшись в свой плащ, и держала руки над огнем. Ее лицо в отблесках пламени было бледным, как мел, но в глубине ее глаз горел лихорадочный, нездоровый огонь. Она не грелась – она пыталась выжечь из себя тот ледяной холод, что въелся в нее у оскверненного дерева. На кончиках ее пальцев чернели четыре маленьких пятна, следы прикосновения к бездне.