Но это была ложь. Маска смерти.
Его кожа была сухой и серой, плотно обтягивающей кости черепа. От тела исходил тот же едва уловимый, но уже знакомый Ратибору запах – сухой, пыльный аромат гробницы, которую не открывали сотню лет, с еле заметной ноткой сладковатого тлена.
Он был такой же пустой оболочкой, как Охрим.
– Смотрите, – прошептала Зоряна. Ее голос в этой гнетущей тишине прозвучал оглушительно громко.
Она указывала на угол у большой, богато украшенной изразцами печи. Там, на полу, было традиционное место домового – маленькая деревянная плошка, куда хозяйка каждый вечер ставила молоко, и ломоть свежего хлеба.
Сейчас плошка была перевернута. Молоко, вылившееся на пол, не высохло – оно превратилось в черную, сухую корку. Кусок хлеба стал горсткой черной пыли, которая рассыпалась от одного взгляда. А рядом, на полу, лежала крохотная, сморщенная мумия.
Она была ростом не больше ладони взрослого мужчины. Нечто, похожее на высохшую летучую мышь или уродливого, недоношенного младенца. Сухая, морщинистая, пергаментная кожа обтягивала крошечные косточки. Длинные, тонкие пальчики с острыми коготками были скрючены в последней, безмолвной агонии. Два больших, как бусины, глаза были закрыты, а беззубый рот был открыт в неслышном крике ужаса.
Мертвый домовой. Дух-хранитель этого очага, убитый и высушенный той же силой, что и его хозяин.
Ратибор посмотрел на умиротворенное лицо купца, на высохшие тела слуг, на жуткую мумию у печи. Его желудок сжался в холодный узел.
– Они здесь, – глухо проговорил он. – Они стали действовать тоньше. Чище. Без крови и разорванной плоти.
Зоряна медленно обвела взглядом мертвый, холодный дом.
– И наглее, – добавила она, и в ее голосе звучала не злость, а тяжелая, свинцовая констатация. – Они пришли в самое сердце города. И никто их даже не услышал.
Если смерть забитого бобыля на далеком болоте была камнем, брошенным в тихий пруд, то смерть Любомира стала глыбой, обрушенной с утеса прямо в центр киевской гавани. Она не вызвала кругов – она подняла волну.
Весть о «тихом доме» пронеслась по Подолу быстрее, чем гонец на добром коне. Она не шла – она сочилась, как яд, проникая через щели в дверях, передаваясь от торговки к торговке, от грузчика к ремесленнику. К полудню весь город гудел. Это была не просто новость об убийстве. Это был шепот о немыслимом.