Во-первых, ему нравилось работать с непрофессиональными актерами, влюбленными в театр. Он получал удовольствие, создавая с ними спектакль, в котором они изо всех сил старались хотя бы приблизиться к игре профессионалов. Он чувствовал глубокое удовлетворение, когда работа над спектаклем была завершена, и он видел их счастливые лица, когда они выходили на поклон. Все это было несравнимо с премьерой в его театре. Там это была работа, а здесь – пристрастие. Но кроме получаемого им удовольствия в работе с самодеятельностью была еще одна маленькая, но существенная деталь. Моя мама очень любила тратить деньги. Неважно на что. Сколько я помню, мама старалась скопить деньги на дачу, правда у нее это никогда не получалось. Потом на машину – с тем же результатом. А работа с самодеятельностью приносила какие-то деньги. Но подробнее о маме я буду писать дальше. Просмотрев несколько самодеятельных спектаклей, папа отобрал один, по пьесе Маяковского «Клоп». В горкоме папе сказали, что на оформлении спектакля ему экономить не надо. Узнав об этом, Кочергин, начинающий художник, решил превзойти самого себя и заказал для задника парашютный шелк. Поработав над спектаклем, отец повез его в Москву. На конкурсе спектакль получил первое место. В горкоме по возвращении папе дали грамоту и сказали, что он может просить все, что захочет. Вплоть до новой квартиры. С жильем у нас было действительно туговато. Жили мы довольно большой семьей в двухкомнатной квартире. Папа, мама и я обитали в восемнадцатиметровой комнате, а моя сестра с мужем и шестимесячной дочерью теснились в девятиметровой клетушке. Но папа на предложение председателя горкома сказал, что художник Кочергин с женой и маленьким ребенком живут в общежитии, и им квартира нужнее. Художнику дали двухкомнатную квартиру, а мама устроила папе скандал. Какой – я описывать не стану.
Мой отец родился в тысяча девятьсот пятом году в Перми в семье женского портного по верхней одежде Израиля Лазаревича Гуревича. Портным он считался лучшим в городе и обшивал всю пермскую знать, включая жену губернатора. Семья была большая, очень дружная и очень верующая. Все дети ходили в хедер. Старшей из детей была Кейла, родившаяся в тысяча девятьсот втором году; за ней, в тысяча девятьсот пятом, родился мой папа, которого звали Гершель; за ним средний брат Давид, родившийся в тысяча девятьсот седьмом; и, наконец, младший брат Мойша, родившийся в тысяча девятьсот девятом. Бабушка умерла сразу после рождения Мойши. Звали ее Эсфирь. Фотографии ее я не видел, но папа говорил, что была она невероятно красивой, яркой, с прекрасной фигурой, а самое главное – добрейшим человеком. Добрее он в своей жизни не встречал. Дедушка боготворил ее, и ни о какой повторной женитьбе после ее смерти не могло быть и речи, хотя он был красив и со своей бородкой и пенсне чем-то походил на Чехова, но уж никак не на еврейского портного.