Лиам притворно поежился.
– Думаешь, стоит выпускать лимитированную коллекцию значков? «Да, мы брат и сестра. Нет, это не шипперинг, это биология».
– Обязательно с голограммой и подтвержденной ДНК, – кивнула я, стараясь сохранить серьезное лицо, но уголки губ все же дрогнули.
Мы оба рассмеялись. Легко, по-настоящему. Словно сбросили излишнее напряжение. И в этом смехе была своя формула: равные части сарказма, самоиронии и того странного, прочного вещества, что держит родные души рядом – даже после трех лет расстояния.
У Лиама была следующая лекция, и, коротко попрощавшись, он скрылся за углом корпуса, пообещав встретиться завтра у того же кафе.
Я осталась на месте, задержав взгляд в том направлении, куда он ушел. Он растворился в людском потоке, исчезнув из поля зрения – его присутствие стало лишь мгновением, быстро затерявшимся в шуме улицы.
И все же ощущение тепла от его присутствия оставалось – легкое, почти незаметное, как послевкусие хорошей шутки или тишина, наступающая после старой песни.
Иногда одного «пошли всех к черту» в правильной интонации достаточно, чтобы собрать себя обратно.
Я повернула в сторону запада здания, где прятался зал музыкального факультета. В этом повороте не было ни малейшей спонтанности – просто пришло время синкопировать свое движение, сменить строгий ритм логики на пульсацию звука.
Я шла по длинному коридору, выложенному серокаменной плиткой, отражавшей дневной свет так, словно сама архитектура стремилась к стерильной ясности мысли. Пространство гудело приглушенным эхом шагов и шорохом чужих мыслей. Университетский зал для музыкального факультета находился в западном крыле. Символично, ведь именно там садится солнце, и, по Кеплеру, там заканчивается орбита дневного ума, уступая место эмоциональному.
Дверь зала была приоткрыта. Звук вырывался наружу, тонко вибрируя по коридору, заманивая, как запах свежего хлеба. Я осторожно нажала на ручку, и мир по ту сторону мгновения поглотил меня – реальность резко сменилась, накрывая с головой.
Внутри не было привычной тишины выставочного пространства. Воздух звенел – не от звуков, а от их ожидания. Он был плотным, тугим, как мембрана барабана перед первым ударом.
На сцене возились трое: гитарист склонился над педалями, клавишница листала что-то на экране, а девушка с аккордеоном просто стояла и наблюдала, точно дирижер, улавливающий дыхание зала до вступления.