Нависла тревожная тишина. Шестеро молча бурили взглядами пол.
‒ Ну!
Все вздрогнули и вытянулись еще сильней. Вдруг крайний в шеренге, нервно дернувшись всем телом, тихо промямлил, словно кашлянул:
‒ Там он! ‒ И коротко кивнул в мою сторону, словно голова сама дернулась против его желания. Так незаметно кивнул и так невнятно произнес, будто надеялся, что никто не заметит. У испуганных людей всегда смешные и гадкие мысли.
‒ Хоть один честный нашелся! Как звать?
‒ Рядовой Колобков!
‒ Молодец! Объявляю благодарность! ‒ пробасил старшина.
‒ Служу Советскому Союзу! ‒ пробубнил Колобок, растерянно озираясь на товарищей.
‒ А остальные, что ж? Мелкие душонки… Разгильдяя выгораживать? Недотепы! Не проснулись, что ли? Только и умеете…
По глупости или по злому умыслу мы часто поощряем гадкое в человеке. Развиваем мелкие душонки до состояния полного ничтожества. Собственными руками лепим предателей. Его бы на гауптвахту отправить за такое на пятнадцать суток, а ему ‒ благодарность.
У Сереги лицо стало иссиня-красным. Он боязливо уставился в пол, делая вид, что признался под пытками.
Я понял, что пора выбираться из кладовки.
‒ А-а! ‒ встретил меня старшина. ‒ Вот он, самый хитрый! Спал?
‒ Никак нет!
‒ Глаза протри, засоня! А если бы ты военный объект охранял? Всё бы проспал, предатель! Устав не для тебя писан?!
Можно подумать, что в Уставе что-то сказано обо мне!
‒ Так точно! Для меня!
‒ Так чего ты спишь, когда нужно службу нести?
‒ Никак нет! Я не спал!
‒ Три наряда вне очереди!
‒ Так точно! Спал. Есть три наряда вне очереди!
‒ На-п-ра-во! В казарму шагом марш!
Равномерно стуча каблуками, мы поплелись в расположение роты.
‒ Он бы тебя всё равно нашел! ‒ виновато бубнил мне в затылок Колобок пока мы шли в казарму. ‒ От него нигде не спрячешься!
Что я мог сказать ему в ответ? Спасибо, что не дал смалодушничать другим? Повиниться, что сам виноват, взяв его наперекор судьбе с собой? Успокоить, что в армии совесть заменяет Устав?
Было обидно: поступил я мудрее всех, а нарядов получил в три раза больше. Горько от того, что меня не выдал кто-нибудь другой. Я не ощущал ног и не чувствовал строя. Мне казалось: шагаю один и впереди жуткая бездна.
…Всю ночь мы драили полы в казарме. Колобок просыпался иногда ночью, поднимал голову, смотрел на нас озорными, веселыми глазами, вздыхал и тяжело засыпал вновь. Он, явно, переживал за нас.