Дрейпер молчал, глядя во взволнованное лицо послушника, блестящее глянцем пота. Потом покачал головой:
– Брат Китон, вы уже не дитя. Вам наверняка не меньше семнадцати…
– Мне скоро девятнадцать!
– Тем более. Вы грамотны, у вас очень правильное произношение на латыни – значит, это не зазубренные наизусть молитвы, вы понимаете каждое слово. Так почему вы верите обывателям? С чего вы взяли, что я настоящий чародей? Мало ли у осужденного причин для самооговора? Да и били меня с душой…
– Чушь! – оборвал послушник, – я видел с полдюжины фальшивых чернокнижников, десятки избитых, запуганных людей, а уж лжецов – так и вовсе без счета! Но вы не лжете. И стыдиться вам нечего, потому вы и не стали выкручиваться. Вы настоящий чародей, я знаю!
Хью усмехнулся:
– Откуда у трактирщика колдовской гримуар?
– А откуда трактирщик знает, каким должно быть произношение на латыни?
На сей раз Дрейпер молчал дольше, глядя на Китона задумчиво и оценивающе.
– У вас было непростое детство, а, брат? Иначе откуда такая проницательность?
– У меня было лучшее в мире детство, – отрезал послушник, и голос оскользнулся, будто на обледенелой кромке, – только закончилось оно слишком быстро.
Он отнял руки от решетки, отирая ладонью пот. На щеке остался смазанный след ржавчины.
– Мое искусство – это не дар, брат Китон, – вдруг мягко проговорил Дрейпер, – это мастерство, которому я обучился также, как запекать на вертеле барашка. Никакого божьего промысла. Лишь природная склонность и большое усердие. Вот и весь секрет.
Китон облизнул губы, заметно бледнея:
– И вы… никогда не считали это грехом? Сатанинским искусом?
– Никакое умение не может быть грехом по сути своей, – в спокойном тоне Хью мелькнула нота раздражения, – любое ремесло можно обратить во вред, из любого навыка можно сделать благо. И нечего все валить на Сатану. Это люди из чего угодно способны состряпать грех. Кабы не этот людской талант – Сатана бы с начала времен сидел без дела да каштаны в адском пламени жарил. К нашим дням он бы уже так растолстел и обленился, что само слово "грех" давно забылось бы.
Послушник отвел глаза, растерянно зашарил ладонью по грубошерстному вороту рясы, от которого на шее виднелась заметная красноватая полоса.
– Погодите… – пробормотал он, – а как же алхимия? Я слышал о философском камне, дарующем бессмертие… Но бессмертен лишь Господь! Не это ли грех, пытаться стать подобным ему?