Я тут же приподнялась на локтях, молясь, чтобы она замолчала, и бросила на неё подозрительный взгляд, в котором читалось: «Ты это выдумываешь, да?»
– Ты всё выдумываешь, – проворчала я, чувствуя, как внутри что-то ёкнуло, а по животу прокатилась холодная волна паники. Неужели даже звёзды в курсе моих проблем? От одной мысли об этом мне стало не по себе, как будто Вселенная лично следила за моими неудачами.
– Нет, не придумываю! Так и написано! – Уля отстранила телефон, когда я попыталась его выхватить. Она подняла его высоко над головой, словно вручая мне премию за самое отчаянное избегание. – Подруга, хватит страдать! Просто скажи ему! Зачем ты теряешь время? Он же не вечный!
Внутри у меня всё сжалось в тугой болезненный комок.
– А вдруг он будет надо мной смеяться? – пробормотала я, чувствуя, как снова краснеют мои щёки, и это покраснение обжигает кожу. Это был мой самый большой, самый парализующий страх. Не прямое «нет», не равнодушие, а именно насмешка, даже просто вежливая, но снисходительная улыбка. Я бы этого не пережила. Серьёзно, я бы провалилась сквозь землю и поселилась где-нибудь в её ядре, среди магмы и под давлением в миллионы атмосфер, лишь бы не сталкиваться с этим унижением.
Уля закатила глаза, всем своим видом выражая крайнюю степень моего идиотизма.
– Ну не сходи с ума, ради всего святого! Он так не поступит! По крайней мере, Максим. Ты же его знаешь – он же отличник, просто святой человек! Он и мухи не обидит! Ну, кроме той, что залетела к нему в тетрадь по физике и испортила идеальный чертёж, за который он потом получил свой первый в жизни минус за неаккуратность. И то он лишь слегка нахмурился, а не убил её!
Я всё ещё не верила. Мой мозг, который обожает накручивать себя до состояния парового котла, готового взорваться от избытка давления и пара, отказывался воспринимать эту успокаивающую информацию – что Максиму, возможно, не всё равно или что он не такой уж и неприступный, как мне казалось. Мой внутренний голос, этот неугомонный предсказатель катастроф, уже рисовал эпические картины позора и отчаяния. Он буквально кричал, что это ловушка, что я опозорюсь, что все будут смеяться. Но Уля была настойчива. Её голос был твёрд, как гранит, а взгляд не допускал возражений. Она меня убедила. Или, скорее, она меня заставила. Так сильно, что я почти почувствовала, как моя храбрость, эта крошечная искорка, едва тлевшая где-то глубоко, под завалами самокритики и тысячами «а что, если», начала разгораться. Или это просто отчаяние, окрашенное в цвета надежды? Неуверенность снова окутала меня ледяным покрывалом.