Амир смотрел «Один дома» каждый Новый год. Не потому что смешно. Не потому что весело. А потому что этот фильм был – последним убежищем.
Когда-то вся семья собиралась в одной комнате. Пахло мандаринами, мама приносила салат в пластиковой миске, отец громко смеялся над тем, как Кевин поджарил вора утюгом.
Братья были ещё совсем малыши, сидели с открытыми ртами, а Амир – в обнимку с подушкой, в носках с дыркой на пятке. И хотя за окном шёл серый снег, а в квартире лампочка мигала, внутри было тепло. Настоящее. Семейное.
Они смеялись.
Они были вместе.
Потом всё распалось.
Братья подросли и уже не верят в чудеса. Мама уставала даже просто смотреть в сторону телевизора. А отец… он уже давно не был частью праздников. Иногда его не было вовсе.
Но Амир продолжал смотреть. Каждый год. Одинаково. В одних и тех же тапочках. С той же треснутой чашкой.
Он включал «Один дома» – не как кино, а как обряд.
Как будто через экран мог достать то, чего уже нет.
Как будто фильм держал в себе тот единственный вечер, когда всё было хорошо.
Он любил книги так же. Не меньше. А может, даже больше.
Книги были как параллельные вселенные, куда можно было сбежать без паспорта. Они не задавали вопросов, не ругали за оценки, не били, не орали, не пахли перегаром. Они просто открывались – и впускали.
Он читал под одеялом, с фонариком, чтобы не будить братьев. Иногда даже дышать боялся громко, чтобы слова не разбежались со страниц.
В книгах всё было по-другому.
Папа не пил. Мама смеялась. Братья вместе с ним гуляли по вечерним улицам, держась за руки. Никто не орал. Никто не плакал.
И главное – никто не боялся возвращаться домой.
Иногда он забывал, что всё это – не его. Что это придумано. Что завтра снова будет реальность. Но даже если ненадолго – там, внутри книг, он был жив. Он был любим. Он был нужен.
Вчера всё повторилось.
Папа пришёл поздно. Запах алкоголя заполнил квартиру с порога, как дым из пожара. Мама даже не обернулась – только поставила сковородку на плиту и тихо сказала:
– Ребята, идите в комнату.
Амир не ушёл. Он видел, как отец приближался, как сжимал кулаки, как начал с обвинений – и дошёл до крика.