В беспамятстве табунщик вернулся домой, слег и, едва дождавшись шамана, испустил дух. Но перед смертью он успел рассказать шаману о своём видении.
– Это наш Тенгиз,– зашептались люди, когда шаман закончил свой рассказ. – Точно, это он, пропащая душа! Искал покой на этом свете, но и на том не нашёл его.
Шаман, услышав эти разговоры, вдруг страшно рассвирепел.
– Дурачьё вы несчастное!– заорал он на своих соплеменников. – Будь моя воля, поотрезал бы всем вам ваши глупые языки! Это не какой-то там Тенгиз, а сама чёрная чума объявилась, и если вы не прекратите болтать попусту, она приберёт всех вас, уж не сомневайтесь. Расходитесь сейчас же, и если я услышу от кого-нибудь из вас хоть слово про мёртвого всадника – берегитесь! Хан сдерёт с вас живых шкуру, а я не скажу ни слова в вашу защиту.
Угрозы шамана подействовали, и кочевники в страхе разбежались по улусу. Степь, покрытая ярким ковром молодой травы, в одно мгновение помертвела в глазах людей, испуганных страшным предзнаменованием. Первыми пришествие чумы заметили мальчишки, помогавшие родителям пасти табуны. Они разглядели в густой траве мёртвых лисиц и крыс. Сначала их было немного, но к концу недели степь стала напоминать огромный могильник под открытым небом,– так много лежало в ней мёртвых животных. В первое утро после полнолуния задул восточный ветер. Он нагнал в степь тучи бурого песка и земли, и от зелёного степного покрывала за час ничего не осталось – всё покрыл густой пыльный слой, укрывший останки мелких зверей. Когда же буря затихла, люди с облегчением вздохнули, но никто из них ещё не знал, что дышат они уже отравленным чумой воздухом. Вскоре безжалостное поветрие добралось и до них. Чума без разбора выкосила всё степное кочевье, не пощадив ни ханского рода, ни простых табунщиков. Край вольного ветра на долге годы обезлюдел. Даже птицы сторонились его, и лишь изредка мёртвую тишину степи нарушали тревожные крики сокола или чёрного ворона, по неосторожности или незнанию залетавших в это убитое место.
Чума ринулась во все стороны от погубленного кочевья, выискивая места, где было особенно многолюдно и грязно. Таких мест, по правде сказать, в то время было предостаточно, – кому было какое дело до чистоты и соблюдения нехитрых правил, которые смогли бы уберечь неразумных и просто несчастных от дуновения смерти. В зловонных китайских городишках, граничивших со степными улусами монголов, было чуме где разгуляться. Эти городки населял в основном всякий сброд, желавший вольной жизни или прятавшийся от властей. Они не ценили жизнь вообще, убивая по поводу и без повода, грабили залётных купцов с немногочисленной охраной и одиноких контрабандистов, которые останавливались на ночлег в дешёвых постоялых дворах, пропитанных от потолка до земляных полов разнообразными оттенками человеческой и животной вони. Убивал этот сброд легко и быстро, тут же напивался и счастливо засыпал на полу в притонах или же просто под открытым небом, благо ночи в летнюю пору здесь были тёплые. Кто же из этих бродяг, преступников и беглых солдат мог знать, что невидимая стража дьявола лучше всяких властей знает своё дело! Многие из них уже не просыпались. Живые ещё бродяги лениво обходили их трупы, не обременяя себя утомительной пустой работой по преданию земле остывших тел вчерашних своих собутыльников, – они полагали, что крысы и псы, вечно голодные, лучше них справятся с этой задачей. И вправду, уже к вечеру от трупов ничего, кроме костей, не оставалось, и вечно пьяные балаганы, наполненные до предела человеческими отбросами всех мастей, продолжали свой жуткий пир, как будто и не видели они смерти товарищей своих неизвестно от чего.