Дома доблестный воин повёл себя еще более странно, чем в походе. Он обзавёлся тремя молодыми женами, но семейной жизни как будто был не рад, несмотря на ласку и заботы своих юных красавиц. Соседи втайне завидовали его благополучию, а он ходил угрюмый и вечно чем-то недовольный. С родными он бранился по каждому пустяку, детей, которых у него народилось семеро, не баловал отеческой заботой и частенько даже поколачивал. Дети стали избегать сварливого и скорого на расправу отца и после каждой очередной взбучки бежали в слезах к своим матерям, вопя на всё кочевье, что в их родителя вселился бродячий дух.
Родители несчастного нукера всё же жалели его, рассказывая соседям, что он не в себе от всего пережитого в походе. И действительно, он вёл себя всё более странно. Часто он стал уходить один к далёким курганам и там проводил два-три дня; это повергало домочадцев в неописуемый ужас. Что он там делал, никто не знал. Однажды Ильдар, младший его сын, мальчик ласковый и приветливый, попросил отца взять его с собой к курганам.
– Не возьму, ступай к своей матери, а лучше займись лошадьми, – буркнул ему нукер мрачно.
– Отец, не отказывай мне,– одному ведь там жутко, а я боюсь за тебя, – умолял мальчик.
– Ступай, говорю тебе! И не хнычь напрасно! Я не желаю тебе своей судьбы, пусть урод только из меня высосет жизнь, а ты живи, как живут все!– прокричал он сыну с яростью и в гневе хлестнул его плетью по руке.
Мальчик взвыл от боли и обиды и побежал прочь от отца, крича ему на бегу, чтобы отныне он не смел называть его сыном и что не родился ещё на свет человек глупее его.
Когда Ильдар скрылся из виду, отец сел на землю, уставился бессмысленным взглядом себе под ноги и зарыдал. Волна безнадёжной тоски захлестнула его, и он впервые за долгие годы дал волю слезам, не сдерживая себя.
– Мой любимый сын назвал меня дураком,– говорил он сам себе сквозь слёзы. – Пусть так! Лучше будет, если он вовсе забудет меня!
Нарыдавшись, он встал, отряхнул пыль со своего нарядного чапана и пошёл в сторону курганов. С той поры никто его не видел.
Прошли годы, и люди стали постепенно забывать дикого своего соседа, пропавшего без вести. Шаман, живший отшельником неподалёку от улуса, однажды ушёл в дальнее кочевье к больному табунщику. Вернувшись, он рассказал людям, что табунщик умер от невиданной болезни. Этот несчастный будто бы увидел у подножия курганов странного всадника. Табунщик подъехал поближе, чтобы рассмотреть его, и остолбенел от ужаса. Всадник смерил его мёртвым взглядом, стегнул плетью коня, и тот понёс своего седока в сторону холмов, окутанных предрассветным туманом. Табунщик клялся и божился, что чем дальше от него удалялся призрачный всадник, тем огромнее он казался, как будто бы тень, отбрасываемая им в блеклом свете луны на землю, увеличивала в размерах его самого.