Раньше в Твери он жил недалеко от нас, а потом служил в Москве – он был офицер. А познакомились мы на пожаре, который случился у нас – горели баня и двор. Он случайно оказался возле нашего дома, а когда увидел пожар, тушил его и сильно пострадал. Увидев ожоги, я стала оказывать ему помощь, обрабатывая и забинтовывая раны. И с первой секунды поняла, что это мой мужчина и моя любовь. Когда я закончила с бинтами, я не смогла сдержать свои эмоции и поцеловала его в губы. Я гладила его по задымленным щекам и волосам и долго смотрела в его в зелёно-голубые глаза. Вскоре он уехал, но мы часто переписывались, изредка встречаясь. Последняя наша встреча была решающей в наших отношениях. Мы неделю жили в снятой квартире. Нам казалось, что другого мира не существует и солнце светит только нам двоим. Я его очень любила и была уверена: это моя судьба на всю жизнь. Сегодня я могу сказать, что всё так и было, но только вместе быть тогда, в России, нам было не суждено. Так распорядилась судьба. Только много лет позже, в августе – сентябре 1944 года, когда война уже шла к концу, мы виделись с Фёдором ежедневно и ежечасно, но на расстоянии. Нас разделял лагерный забор.
А тогда, когда мы с ним простились в России в последний раз и он уехал в свою часть, я долго о нём ничего не знала. Но однажды от него было одно письмо. Он писал, что находится на фронте в русской армии, воюет против немцев, был ранен. Потом, после госпиталя и подписания Брестского мира, он воевал на стороне красных. Обещал скоро вернуться и в письме просил моей руки. Я тогда не думала о том, что он воюет на стороне тех, кто разорил нашу семью. Я была молода и так глубоко не думала. Я жила чувствами к нему и надеждой быть рядом только с ним. Тогда я даже отказывалась уезжать с мамой во Львов. Моя мама и её сестра уговаривали меня, но я категорически отказывалась. Я надеялась, что Фёдор вот-вот приедет за мной. И только тогда, когда люди в форме с оружием пришли к нам, дом перегородили пополам, сделали второй вход, заселили туда человек пятнадцать военных, я поняла, что одной оставаться дома нельзя. Я написала Фёдору письмо, что меня могут увезти в Польшу, и просила его скорее приехать и забрать меня. К сожалению, от Федора на моё письмо ответа не было.
Уехав во Львов, я часто писала ему письма, высылая их на адрес тёти, но я не знала, что она тогда уже уехала в уездный городок к своей единственной дочери. О переезде тёти я узнала год спустя, когда она написала письмо моей маме. Конечно, для меня это было большим горем. Фёдор был моей первой любовью, и мысли мои всегда были только о нём. Эти мои переживания не отпускали меня, но вернуться в Россию я не могла – там шла Гражданская война. На предложение нового жениха выйти замуж я дала согласие. Муж знал о Фёдоре, и он был уверен, что судьба нас разлучила навсегда. Живя во Львове, я ощущала доброе внимание мужа, он меня любил, всё понимал и был терпелив. Дети были некапризными, что немаловажно для спокойствия семейной жизни. По вечерам у нас часто собирались друзья нашего круга, были и русские. Забегая вперёд, скажу, что два наших старших сына выросли хорошими ребятами, мечтали побывать в России, но были польскими патриотами. Когда они уже стали взрослыми, они погибли в оккупированной Варшаве в сорок четвёртом году, во время восстания против фашистов.