Через три дня Катя снова стояла у корпуса патологии. Но не из-за мужчины с вырезанной печенью. Сегодня всё было сложнее.
Из «Голубой линии» поступило сообщение: умер ребёнок.
Мальчику было тринадцать. Его звали Луис. Он умер ночью, во сне. Без звуков, без крика, без видимой причины. Просто не проснулся.
Официальный диагноз: острая печеночная недостаточность. Сертификат о смерти был заполнен быстро. Лагерь передал тело в морг – с указанием на «естественную причину».
Катя была здесь не по протоколу. Она приехала сама, без команды, без приказа. Просто потому, что почувствовала – это не совпадение.
Она встретила мать мальчика – Марису, женщину в дорогом платье, с надушенной кожей и остекленевшими глазами. Она сидела на скамейке, обняв сумку, и молча смотрела в пол.
– Мне очень жаль, – сказала Катя мягко. – Я понимаю, сейчас тяжело. Но я должна задать вопрос…
– Нет, – перебила та. – Никакого вскрытия. Это было в лагере. Это… это стресс. Он был чувствительный. У него уже были проблемы с почками. Это записано у врача.
Катя хотела возразить, но женщина подняла глаза – и в них было то, что остановило любую попытку: фанатичное отрицание.
– Это несчастный случай, – повторила Мариса. – Я не позволю резать моего сына.
Катя смотрела на закрытую дверь морга. Внутри лежал ребёнок. Мёртвый. Тринадцать лет. И в справке – «естественная смерть».
Она уже видела, как такие «естественные» смерти становятся пылью в архивах.
Катя вышла на улицу и прислонилась к стене, закрыв глаза. Она думала об этом мальчике. О том, как он, возможно, засыпал, чувствуя, как внутри него останавливается что-то жизненно важное. Как он, быть может, даже звал кого-то во сне. И никто не услышал.
А может, наоборот – всё было быстро. Слишком быстро, чтобы кто-то понял.
Она вспомнила про пуговицу. Про тело мужчины без печени.
А теперь – мальчик без печени.
В справке написали «отказ». Но если внутри мальчика ничего не осталось – кто бы знал? И кто бы проверил?
На следующий день, как только солнце поднялось над холмами Порто-Верде, Катя уже ехала по извилистой дороге, ведущей к лагерю «Голубая линия». У неё не было санкции, не было повода, который устроил бы начальство. Её никто не посылал, никто не звал. Она ехала по наитию, по упрямому внутреннему голосу, который с каждой минутой звучал всё громче: там что-то не так.