К десяти часам в приделе Святой Анны стало на удивление многолюдно. Пришли человек тридцать – пожилые мужчины и женщины с лицами, вырезанными ветром и солью, в темной, поношенной одежде; несколько человек помоложе, но с той же печатью усталости и тяжелого труда. Все говорили тихо, перешептывались. Воздух быстро наполнился запахом мокрой шерсти, дешевого одеколона и гвоздики. Эллис стояла у входа в маленькую ризницу придела, стараясь быть незаметной, выполняя роль призрака-смотрителя. Отец Дэниел, облаченный в темные ризы, говорил у алтаря о вечном покое, о милосердии Божьем, о жизни Олдена Грира – честной, трудной, достойной. Его голос звучал ровно, успокаивающе, но Эллис видела напряжение в его плечах, в сжатых губах.
Она смотрела на скорбящих, на их согбенные спины, на морщинистые лица, на руки, скрюченные артритом и годами тяжелой работы на море. Видела гроб, покрытый темной тканью. Смерть. Опять смерть. Она знала ее так хорошо. Ее холодное прикосновение. Ее безмолвный финал. Она видела, как плачет пожилая женщина в первом ряду – наверное, жена. Как мужчина средних лет (сын?) сжимает кулаки, стараясь сдержать слезы. Обычное горе. Человеческое. Понятное.
И вдруг… ее взгляд зацепился за мужчину, стоявшего чуть в стороне, почти в тени у стены. Он был не похож на рыбаков. Высокий, худощавый, лет пятидесяти, в дорогом, но мятого вида твидовом костюме и очках в тонкой металлической оправе. Его лицо было бледным, аскетичным, с острым носом и впалыми щеками. Темные глаза за стеклами очков были невероятно живыми, почти горящими, и они не смотрели на гроб или на священника. Они с жадным, нездоровым интересом осматривали сам придел, скользили по стенам, по сводам, по алтарю, как будто он искал что-то. Арчибальд Кроу. Краевед. Историк. Странный тип, как сказал о нем вчера отец Дэниел. «Одержим собором. Как черт ладаном».
Но не он привлек ее внимание в первую очередь. Эллис смотрела на старушку, сидевшую на скамье прямо перед ней. Очень пожилая, сгорбленная, в черном платье и такой же черной шали. Ее руки, покрытые темными пятнами, судорожно перебирали четки. Лицо было изрезано глубокими морщинами, как карта страданий. Она не плакала. Она сидела совершенно неподвижно, уставившись в пространство перед собой. И вот на нее… на нее Эллис смотрела, и ее охватило странное ощущение. Не жалость. Не сочувствие. Что-то иное. Физическое. Как будто воздух вокруг старушки стал гуще. Темнее.