Должно быть, именно в этот момент на пороховую дорожку упала роковая искра.
– При-ве-ет, Молли! – крикнула Рита. – Слышала новости?
Молли растерялась. Нетрудно догадаться почему. Совсем недавно Рита вдрызг разругалась с ее отцом, солиситором Уэйнрайтов, но обе предпочитали делать вид, будто этого не произошло.
– Да. – Молли наморщила лоб. – Просто ужас. Разрешите представить… Миссис Уэйнрайт, профессор Уэйнрайт, а это мистер Салливан.
– Барри Салливан, – подхватил приезжий. – Очень рад знакомству.
– Мистер Салливан – американец, – добавила Молли безо всякой на то нужды.
– Да вы что?! – воскликнула Рита. – А я из Канады!
– Неужели? Откуда именно?
– Из Монреаля.
– Прекрасно знаю этот регион! – провозгласил мистер Салливан, опершись на дверцу машины, но рука соскользнула, и он снова попятился. Они с Ритой слегка смутились. Зрелая красота Риты (ведь тридцать восемь лет – это самый лучший возраст) вспыхнула, как пламя на ветру, и я почувствовал неприязнь к этому двадцатипятилетнему мальчишке.
Другой раз все мы, пожалуй, заметили бы много больше, но в тот момент каждому было о чем задуматься. Лично я совершенно забыл о юном Салливане. Могу точно сказать, что снова увидел его через несколько месяцев, хотя в те две недели он провел немало времени в доме Уэйнрайтов.
Как оказалось, он был актер, чьи дела понемногу шли в гору. Жил в Лондоне, а в Линкомб приехал в отпуск. Ходил купаться с Ритой – оба были прекрасными пловцами, – играл с ней в теннис, фотографировал Риту и позировал для ее снимков, а также гулял с ней по Долине камней. Алеку он нравился. Вернее сказать, в присутствии Салливана профессор отчасти выходил из ступора. Подозреваю, что местные начали сплетничать, особенно после того, как юноша раз-другой приезжал проведать Уэйнрайтов по зиме, но до меня эти слухи так и не дошли.
Зимой сорокового года все мы, грешные, оставались веселы и полны надежд на лучшее. Когда погода испортилась, я перестал навещать Уэйнрайтов и потерял с ними связь. Том, разъезжая по местным ухабам на своем «форде», работал за пятерых, а я сидел у камина, изредка принимал пациентов и старался посерьезней относиться к завершению врачебной карьеры. В шестьдесят пять лет, да еще с больным сердцем, особо не попрыгаешь. Но я слышал, что вести с войны оказывали на Алека Уэйнрайта самое пагубное влияние.