Тем временем, их тихий разговор таки начался. Химоза пыталась донести до папы мысль о том, что как же я, бедная, с колом по химии буду жить свою жизнь. Не просчитав валентности! Нет, можно, конечно, в жизни делать всё что угодно, но такого!.. Это возмутительная, непростительная наглость!
– Ну вы понимаете, она не собирается химией заниматься… У неё сейчас главное английский, русский, литература… Она гуманитарий.
– Так, ну и что же, теперь химией не заниматься?… У вас самого-то есть образование? – резко и панибратски спросила химоза. Она явно представляла его в своих в мыслях не в деловом костюме, в котором он к ней наведался, а в синей рабочей робе с огромным гаечным ключом в измазанных чёрных руках. Впрочем, я и в этом особой проблемы не видела.
– Ну так, а как же, есть кое-какое… – подыграл ей папа, будто нехотя отвечая. Он сидел в уверенной позе, нога на ногу, блестящий носок его начищенных туфель играючи покачивался вверх-вниз.
– Какое же? Что окончили? – поймалась она на крючок, припав к учительскому столу всей грудью.
– Институт международных отношений, – таким же скучающим тоном парировал папа. Я стояла у дверей, чтобы никто не вошёл, но сама давилась от смеха.
Химоза икнула от ужаса и откинулась на спинку кресла, не ожидая такой подставы. Разговор переставал быть томным.
– Ну так, значит, вы… Образованный человек, и наверняка вам пригодилась химия? – пыталась продолжить свою мысль химичка.
– Да, действительно, помню-помню, как-то было дело, пригодилась… – медленно закивал папа, делая вид, будто что-то старательно пытается вспомнить.
– Ну-у? И что же? – химоза выглядела так, будто сейчас взорвётся, она ещё сильнее припала к учительскому столу, как к последнему спасительному плоту.
– Кроссворды как-то в юности разгадывал, элемент из четырёх букв вписал.
Учительница вновь откинулась на спинку кресла, тяжело выдохнув. Она была повержена. После пары минут тишины она удручённо произнесла:
– Ладно, бог с вами… Пусть хотя бы на тройку выучит!
– Пусть, – кивнул папа, встал и распрощался.
Я всё это время стояла в дверях, и чувствовала, как разволновалась. Когда мы вышли, слёзы всё же брызнули из глаз. Наконец-то это мучение закончилось. Да, не насовсем, но позор остался позади. Папа ушёл, а я так и стояла в коридоре. Вскоре послышался знакомый звон связки ключей. Мимо проходил Стерхов. Увидев меня в таком разнузданном состоянии, он остановился и подошёл ко мне: