«Господи, помилуй и спаси…» – шелестели ее губы, а пальцы сжимали нательный крест, холодный от ночи.
Жила Ольга одна. Хата Андреева стала ее не утешением, а скорее напоминанием о потере и тяжкой доле вдовы. Молодость и красота – коса густая, как спелая рожь, лицо с высокими скулами и ясным взором – были здесь не благословением, а обузой. В деревне, где каждый на виду, где страх перед нечистым и гневом Божьим витал плотнее утреннего тумана, ее независимость и тихая печаль вызывали не жалость, а настороженность. «Даром что красавица, – шептались бабы у колодца, – да глаза у ней не наши, глубокие, знать многое видели… И живет одна, как сова лесная. Неспроста это».
Помолившись, Ольга принялась за хлопоты. Растопила печь, чтобы прогреть промозглый воздух. Вымела сор из избы тонким прутом веника – каждый уголок, каждую щель, будто выметала не только пыль, но и тени прошлого. Надела серый, домотканый сарафан, подпоясалась скромным пояском. Потом вышла во двор, к колодцу-журавлю. Скрип его оглушительно рвал утреннюю тишину. Она набрала студеной воды в ведро, и ее пальцы мгновенно заледенели. Постояла мгновение, глядя на деревню, начинавшую просыпаться: из труб потянулись первые струйки дыма, кто-то вел коров на выгул, залаяла собака. Но взгляд Ольги невольно скользнул к опушке леса, темной и непроницаемой. Туда, где не стало Андрея. Туда, откуда, по слухам, в прошлую полную луну выходило что-то с глазами, как угли… Она резко отдернула взгляд, почувствовав знакомый холодок страха под сердцем. Суеверия цеплялись к Валакам, как репей.
Вернувшись в избу, она поставила вариться горшок с крупой на угли. Села у окна, взяла в руки веретено и кудель льна. Тонкие, ловкие пальцы привычно вытягивали нить. Монотонное жужжание веретена должно было успокаивать, но сегодня тревога не отступала. Как будто сам воздух был пропитан ожиданием беды. Может, от вчерашнего разговора с попадьей? Та, встретив ее у церкви, не глядя в глаза, пробормотала что-то о «нечистоте в мыслях» и «одиночестве, что дьяволу на руку». Или от взгляда Марфы, соседки, завистливой и злой? Та смотрела на Ольгу вчера так, будто видела не женщину, а гадюку на пороге.
Ольга вздрогнула. Веретено выскользнуло из рук и с глухим стуком упало на пол, покатившись в самый темный угол. Дурная примета. Сердце ее бешено заколотилось. Она поднялась, чтобы поднять его, но вдруг замерла. До слуха донесся звук – не скрип телеги и не мычание коровы. Это был приглушенный, но отчетливый плач. Детский плач. Шел он… казалось, откуда-то из-за стены, со стороны леса. Но там же ничего не было, кроме старого покосившегося забора да густого ельника!